Никакой пощады фашистским ублюдкам! Еврей и цыган братья навек!
— Он слишком наивен.
— Они не воевали, они другие. Им не нужно бороться за выживание, вот и наивны. Им некогда взрослеть.
Никакой пощады фашистским ублюдкам! Еврей и цыган братья навек!
— Он слишком наивен.
— Они не воевали, они другие. Им не нужно бороться за выживание, вот и наивны. Им некогда взрослеть.
— Я бы принял твою пулю. Я заслужил ее.
— Ты останешься здесь со своими мыслями, со своей жизнью и войной. Я рада, что не убила тебя — это было бы милосердием.
— Она просто шагнула в канал. Я три дня останавливал ее, но она все равно это сделала.
— Она сказала, почему?
— Ничего внятного.
— А что невнятного?
— Она сказала, что цыгане изготовили гвозди для креста господня, вот почему мы прокляты навеки. Поэтому нужно кочевать, иначе вина нагонит тебя. Потом её не стало. Я был влюблен в нее, Том. Никто не знал об этом. У меня сердце разрывалось, когда я ее доставал. Знаешь, твой дед ушел также — совершил самоубийство. Иногда такое передается в семьях. К черту семью, Том, нужно жить дальше. Ты цыган, нужно кочевать, иначе все это нагонит тебя.
— Вот это удар. У него в перчатках подковы, что ли?
— Нет, только сила отца и характер матери.
Когда ты спустишь курок — тело того парня складывается у твоих ног. Потом их становится много, а потом ты и шагу не можешь ступить, чтобы они не последовали за тобой...
Коп сможет опознать итальянцев, и они вынуждены будут залечь на дно. А мы цыгане — мы уже на дне.
— Я поеду назад.
— Майкл, ты второй в списке Луки Чангретты.
— Я поживу в отеле.
— О том, что ты живешь в отеле буду знать я, те, кто отвезет тебя туда и те, кто там работает. Отели стоят на месте, там ты будешь как мишень. А эти люди не знают, где будут завтра, путь им указывают листья и вороны.
— Летом в Бостоне теплее, чем здесь, а зимой холоднее. Местами он похож на Бирмингем.
— Да, дерьмо и дым везде одинаковые.
— Я тут расписал все затраты, связанные с устранением дорогого друга. Так, обычно устранение обходится в пятьсот фунтов, но вам придется добавить еще сотню, поскольку Томми Шелби, как и я, принадлежит угнетенным. Также нужно накинуть еще сотню, потому что его брат дикий зверь и он придет за мной. И, кроме того, придется добавить еще сто фунтов, потому что вы, друг мой, сраный макаронник. И вы тоже. Кроме того, нам предстоит довольно грязное дело, как я уже обмолвился. Мне понадобится еще пятьсот фунтов, потому как я уже сказал, Томми Шелби мой очень-очень близкий друг. Сумма здесь, черным по белому, прошу.
— Мистер Соломонс, я буду с вами откровенен, я не прошу вас убивать кого-либо, у меня есть верные люди. Вы проведете моих парней и поставите возле ринга, как секундантов.
— Чтобы быть моими секундантами им, прежде всего, нужно быть евреями. И для этого им нужно сменить свою врожденную итальянскую заносчивость на еврейский дух абсолютной уверенности. Мой добрый друг Томас Шелби заметит разницу.
— Сейчас на нашей старой родине Италии евреи, ваши соплеменники, вынуждены выдавать себя за итальянцев.
— Вам придется добавить еще сотню за свое скотство.
— Вы привезете моих людей в Бирмингем?
— Еще одно условие. Вашим парням надо сделать обрезание, а то Острые козырьки проверят.
— Ты теперь и скачки подтасовываешь? А разрешение на это от Билли Кимбера получил? А? Тогда что за дела? Думаешь, нам по зубам и китайцы, и Билли Кимбер? Да у Билли целая армия!
— Я думаю, Артур. Это моя работа. Я думаю. Чтобы не пришлось тебе.