Вот и бери ты эту прямоту
В приданое.
Вот и бери ты эту прямоту
В приданое.
А я, вздохнув, цитирую писанье:
Сам Бог велит за зло платить добром.
Так низость голую я прикрываю
Лохмотьями священных ветхих текстов
И, сердцем дьявол, выгляжу святым.
Мы все будем смеяться над позолоченными бабочками.
Можно улыбаться, улыбаться и быть подлецом.
(Можно жить с улыбкой и с улыбкой быть подлецом…)
Есть в жизни всех людей порядок некий.
Так меркнет слава меньшая пред высшей.
Наместник ведь сияет как король,
Пока король в отсутствии: а после
Его величье тонет, точно в море
Ручей ничтожный.
Здесь вечный отдых для меня начнётся.
И здесь стряхну ярмо зловещих звёзд
С усталой шеи. — Ну, в последний раз,
Глаза, глядите; руки, обнимайте!
Вы, губы, жизни двери, поцелуем
Скрепите договор с корыстной смертью! —
Приди, вожатый горький и зловонный,
Мой кормчий безнадежный, и разбей
О камни острые худую лодку!
Пью за любовь мою!
Он как сучок в глазу души моей!
В года расцвета Рима, в дни побед,
Пред тем как властный Юлий пал, могилы
Стояли без жильцов, а мертвецы
На улицах невнятицу мололи.
В огне комет кровавилась роса,
На солнце пятна появлялись; месяц,
На чьем влиянье зиждет власть Нептун,
Был болен тьмой, как в светопреставленье,
Такую же толпу дурных примет,
Как бы бегущих впереди событья,
Подобно наспех высланным гонцам,
Земля и небо вместе посылают
В широты наши нашим землякам.
Злой дух гнал его, сквозь огонь, сквозь пламя, по водоворотам и лужам, по трясинам и болотам; он ему подкладывал ножи под подушку, веревки на скамью, крысиный яд к похлебке; подбивал его скакать на гнедом рысаке через четырехдюймовые мосты за собственной тенью, как за предателем.
В золотом окне востока лик свой солнце показало.