Острые козырьки — злые и безжалостные бандиты. Они ослепляют тех, кто видят и отрезают языки тем, кто говорит.
— Будешь искать её?
— Она в прошлом, а прошлое меня не волнует, впрочем, будущее уже тоже...
Острые козырьки — злые и безжалостные бандиты. Они ослепляют тех, кто видят и отрезают языки тем, кто говорит.
— Будешь искать её?
— Она в прошлом, а прошлое меня не волнует, впрочем, будущее уже тоже...
— Хотя раньше было не по-джентльменски задавать публичным фигурам вопросы об их личной жизни или о бизнесе...
— О, можете не волноваться, я не джентльмен.
— Он слишком наивен.
— Они не воевали, они другие. Им не нужно бороться за выживание, вот и наивны. Им некогда взрослеть.
Пять за мир, два за перемирие, один воздержался. Да начнется война.
— Ну и? Как тебе жизнь социалиста?
— Видишь бокал? Пузырьки поднимаются вверх, у каждого одинаковый шанс подняться.
— Своеобразна форма социализма.
— А бутылка... если выдернуть пробку — назад уже не вставить.
Там, во Франции, я привык смотреть как умирают люди, но не привык к виду умирающих лошадей, они тяжело умирают...
Гнев побеждает страх.
— Я бы принял твою пулю. Я заслужил ее.
— Ты останешься здесь со своими мыслями, со своей жизнью и войной. Я рада, что не убила тебя — это было бы милосердием.
— Я знаю, что ты не в себе. Я ходила к врачу по твоему поводу. Не бойся, парни не знают, что ты болен.
— Я не болен, Полли.
— Это происходит, когда ты отдыхаешь. Вероятно, нервы, война, а может алкоголь. Его зовут «зеленым змеем». Черт, а может дело в нас? В нас, Шелби. В нашей цыганской крови. Мы живем где-то между жизнью и смертью. Ждем перехода, и в конце концов, мы привыкаем. Мы пожимаем руку дьяволу и проходим мимо.
Ты не ведешь переговоров, когда обороняешься.