Франц Вертфоллен

Каждый получает по вере своей. По чистоте своей. По делам своим.

Воистину — не тот плох, кто грешен, но тот, кто труслив.

— Вы заражаете моросящей своей меланхолией.

— Мне очень жаль.

— Что вы! Это приятно. Иногда. Когда хочется отдыха. У вас сам голос уже спать кладет. Я вам – огня, вы мне – лавандовость. Приятный обмен. Лежать в кровати, что будет пахнуть гербарием, и рассказывать вам чепуху о… не знаю…

— О ваших девушках.

— Да. И слушать ваши советы.

— И им не следовать.

Поначалу Тристан был коровой,

А Изольда – простой швеёй.

Они долго любили друг друга,

Но потом объявили бой.

И все рыцари плясали тамбукку,

И все рыцари кричали: «Ура!».

Если голову пускают по кругу,

Значит, то – моя голова.

Удовлетворенность –

не состояние дел,

но состояние мозга.

Легкость –

не есть легкомысленность,

отяжелевшие щеки –

куда больший признак

глупости

и неудач,

чем ума.

Ах, Ева,

Печален, прозрачен вечерний

Звон

О неиспытанном.

И что еще надо для счастья?

И каждый раз, я кричал тебе, что – калека, но ты отвечал: «так вставай и иди – ноги у человека как раз отрастают в пути». И каждый раз я говорил, что не понял, потому что давно и оглох, и ослеп. Но тебе все – великолепно. Волны поют, оттого что есть песня, а не от того, что бывает ответ.

Любой прогресс, будь он хоть три тысячи раз техническим, начинается с мечты,

с воображения.

И с передачи этой мечты массе.

Болезнью солнца ли,

легких,

желчи,

знай, девочка,

в этот вечер

босы и черны,

вдвоем с индейцем,

в ожогах полностью

от медуз -

мы знали оба

одно лишь -

твердо,

как и Иисус

не знал

бога –

знали -

только влюбленным –

жить.

Только легкостью.

Мама! Я такого еще ни разу! Это ж целые скульптуры – башни, ладьи, замки из вафель, трубочек, печений, сливок, нуги, карамели... Счастье у Штази и Франца – одинаковое. Так вспоминаешь, что вообще-то не рабыней работаешь – гувернанткой, и не у Нерона, а у мальчика лет девяти, который очень даже способен брови в сливках искупать.

Долго еще перед глазами стоять будет – девочка в голубом платьице, воротник на плечах, тычет серебряной вилочкой темно-зеленый трюфель, солнце ей нежно разноцветьем по шее стекает, венки все выделяя, а мальчик через стол, собиравшийся ложку в ладью втыкать, замер, глазами за солнечным соком следует – по шее, по венкам, по коже – губы влажные, вишневые от холода и сиропа. А на него – через стол – подросток – на золотые отблески в волосах ребенка бессердечного, как звездный мальчик Уайльда. На золотые отблески глазами зелеными – купорос.

И стол, на котором тают замки, ладьи и башни.

И ты – несуразная и недоделанная для этого мира бессмертных.