— Он теперь знает, что вы за человек — заранее полны ненависти. Он знает, что с момента вашего прихода, вы только и думаете о разложении среды, в которую он вас ввел. Вам ненавистно все, что олицетворяем мы с ним. Вы его больше не увидите.
— И все-таки, я не так уж мало успел. Я надеюсь, он избежит большой беды — стать похожим на вас.
Выпускать газету куда интереснее. Можно придумать историю с главным персонажем. Можно назвать его президентом. Он, разумеется, богат, могуществен, ему все доступно за его деньги. Можно давать в газете, наиболее любопытные случаи из его жизни. Займемся? У него будет семья, у нашего президента. Я представляю себе женщину, много моложе него, еще я представляю себе мальчишку, который ее ненавидит, потому что она его мачеха. И этот мальчишка, который понял, что отец купил себе жену, сделал ответный жест — он тоже купил себе игрушку. Живого человека в отцовском магазине...
— Предупреждаю, я не умею верхом. [Франсуа оступается и катится с лестницы]
— Он и пешком не умеет...
— Бленак, журналиста, как игрушку покупают... Что творится, Бленак?
— На это я вам отвечу одно: в прессе больше двух тысяч безработных.
— А вот и новый клуб нудистов, он недавно открыт вблизи Парижа, это развлечет читателей.
— Бленак, а вас самого развлекает эта «витрина с мясом»?
— Но нудизм все больше входит в моду, господин президент. Этот клуб один из самых изысканных, строгого вкуса, интерьер, клиентура из самых верхов...
— Раздевайтесь.
— Пардон?
— Раздевайтесь. Обойдете редакцию голым, увидим, развлечет ли это сотрудников.
— Что это с вами, Бленак, что вы делаете?
— Раздеваюсь, господин президент...
— Вы, стало быть, способны остаться совсем голым и в таком виде обойти редакцию?
— Но ведь вы мне велели, господин президент.
— Так кто же из нас хуже, господин Бленак, кто чудовище? Я, приказавший вам скинуть брюки, или вы, готовый оголить свой зад?
— Не знаю, господин президент.
— Вот в этом-то и сложность.
... не быть коммунистом — это не только отрицание, но и определенное кредо.
Мне лично такой вопрос принес известное облегчение: ведь тут от меня требовалось не полемизировать с коммунизмом, а оправдываться перед самим собой из-за того, что я не стал коммунистом и не могу им стать. Мне было бы гораздо легче, если бы я им был. Я бы жил в убеждении, что самым активным образом участвую в исправлении мира; я был бы уверен, что стою на стороне бедных против богатых, на стороне голодных против денежных тузов, я бы точно знал, что и по какому поводу надо думать, что надо ненавидеть, а что презирать. Вместо этого я чувствую себя, точно голый в терновнике: с пустыми руками, не прикрытый никакой доктриной, ощущаю я себя бессильным прийти на помощь миру и часто не знаю даже, как сохранить чистой собственную совесть. Если мое сердце на стороне бедных, какого же черта я не стал коммунистом?
Именно потому, что я на стороне бедных. Я видел нужду, такую безмерную, что все вокруг мне опротивело. Где бы я ни был, я бежал от дворцов и всматривался в жизнь бедняков, терзаясь унизительной ролью беспомощного зрителя. Ведь недостаточно взирать на эту нужду и сочувствовать ей: надо бы жить их жизнью, но я слишком боюсь смерти. Эту завшивленную человеческую нужду не поднимает на щит ни одна партия; к этим страшным логовищам, где нет ни гвоздя, чтобы повеситься, ни грязной тряпки для подстилки, коммунизм обращается из безопасной дали: во всем, мол, виновен социальный строй; через два года, через двадцать лет взовьется знамя революции, и тогда...
Как же так, через два года, через двадцать лет? Неужели вы способны равнодушно соглашаться с тем, что можно так существовать еще два зимних месяца, еще две недели, еще два дня? Буржуазия, которая тут не может или не хочет помочь, чужда мне; но так же чужд мне и коммунизм, предлагающий вместо помощи знамя революции. Цель коммунизма — властвовать, а вовсе не спасать, на его знаменах написан лозунг власти, а не помощи. Нищета, безработица, голод — для коммунизма все это не позор и непереносимая боль, а вместилище темных сил, вырывающихся из пучины гнева и ярости. «В этом виноват общественный строй». Нет, вина лежит на всех нас, все равно взираем ли мы на человеческие страдания, засунув руки в карманы или воздев к небу знамя революции.
Бедняки — это не класс, это как раз люди деклассированные, выбитые из колеи и неорганизованные; никогда они не приблизятся к трону, кто бы ни восседал на нем. Голодные хотят не властвовать, а насытиться.
Богатство обычно необходимо, чтобы подкрепить военную власть и вооруженные силы; власть обычно необходима, чтобы приобрести и защитить богатство.
Cлайд с цитатой