журналистика

Если бы однажды утром я прошел по реке Потомак аки посуху, вечерние газеты вышли бы под заголовком: «ПРЕЗИДЕНТ НЕ УМЕЕТ ПЛАВАТЬ!»

Все эти чудесные имена, все эти блистательные ребята — Константин Симонов, Евгений Долматовский, Борис Слуцкий — военкоры, политруки, бойцы,  — они чуяли под собой, над собой, вокруг себя войну, причем не только Великую Отечественную, у них все это началось раньше, на всевозможных «аннексиях»  — и собственно страну через войну познавали. Для русской литературы такое поведение было обычным. «Будет война – поеду на войну», – писал Чехов. Естественно, он поехал бы врачом, как, скажем, в свое время Константин Леонтьев. В этом смысле что-то надломилось совсем недавно: я даже толком не заметил когда. Ладно бы еще пацифисты повылезали бы отовсюду – у этих хотя бы убеждения есть,  — нет, какие-то новые, удивительные существа: поэты вне политики, вне войны – ну вроде как не их царское дело обращать внимание на всякую там пулеметную трескотню. Вы можете себе вообразить Пушкина, или Блока, или Есенина, которые сказали бы о себе, что они «вне политики»? Да хоть даже и Бродского. Вне политики, вне империи, вне противостояния. А где тогда?

Шелестова, с каких это пор ты стала на собратьев по перу подстукивать? — изумился я, на этот раз вполне искренне. — Ты же из правильных вроде всегда была и добросовестно следовала правилу трех журналистских «не» — не настучи на ближнего своего, не уходи, пока бутылка не опустела, не бери последнюю сигарету, ибо западло. И вдруг — на тебе!

— Журналист, определись со своим местом под солнцем. [реплика Олега Лурье]

— А место очень простое. Мы там, где правда. И если говорить о профессии, я объяснял людям, что мне на самом деле наплевать, какая денежная составляющая появления того или иного материала. Часто бывает, что мы платим деньги, и немалые, чтобы материал появился. Бывает куча дополнительных расходов. Когда материал вышел, важно одно — это правда или не правда. Всё. Как он появляется, откуда он появляется, договорились мы с кем-то из каких-то структур, для нас вышли за деньги, или мы обедали, или мы дружим много-много лет — неважно. Правда это — или не правда. И это единственно что важно. И если правда — всё, точка. А если не правда — пожалуйста, в суд.

— Документы, которые вы запрашиваете, мистер Резендес... очень деликатного характера.

— При всем уважении, ваша честь, это не имеет значения. Документы находятся в открытом доступе.

— Может и так... Но скажите: исходя из журналистской этики, разве допустимо доводить это до сведения широкой общественности?

— Исходя из журналистской этики, скрывать это от широкой общественности недопустимо.

Когда речь идёт о чужом мире, больше всего получает тот, кто меньше просит. Я всегда вызывала доверие у тех, кто «смотрит душой», и без труда проникала в самые закрытые общины и на секретные церемонии.

В чем секрет? Я была подчёркнуто вежлива с этими особенными людьми и никогда не лезла туда, «куда не стоит лезть». Благодаря такому бережному отношению, я удостаивалась приглашения в запутанный, закрытый, лесной мир и с готовностью ныряла в него.

— За свою долгую карьеру журналиста вы нашли, что люди в основном добры?

— Нет. Нет, это ведь люди.

Как управляется мир и разгораются войны? Дипломаты лгут журналистам и верят своей же лжи, читая её в газетах.

— Я целый день провёл в милиции. Знали бы Вы, что мне стоило уговорить их не ставить Вас на учёт, как проститутку.

— Извините, но я им объяснила, что я журналистка!

— А они говорят: одно другому не мешает.

Юрий Дудь часто даёт журналистские лекции. И там в лекциях он говорит, что журналистика в России мертва, но своей работой он доказывает, что она жива. Жива и просит об эвтаназии.