— А это правда, что позавчера вы самолично изрешетили десятерых боевиков Союза за Свободу Инопланетных Миров?
— Десять? А что так мало? Пиши — сто, чего их жалеть-то?
— А это правда, что позавчера вы самолично изрешетили десятерых боевиков Союза за Свободу Инопланетных Миров?
— Десять? А что так мало? Пиши — сто, чего их жалеть-то?
Журналисты предпочитают бесконечную точность ошибочных выводов «приблизительной» правде сказочника.
Журналист не сотрудник спецслужб. Более того, журналист это даже не гражданин. В первую очередь, журналист — это журналист. Он стоит над всеми другими понятиями. Потому что, если за работу берётся врач, то если к нему на операционный стол привозят врага народа, преступника, убийцу — должен ли во враче победить гражданин? Или врач должен остаться врачом, а журналист остаться журналистом?
Знаете, репутацию алкоголика мне создали журналисты; любопытно, ни одному из них не пришло в голову, что я напиваюсь у них на глазах только потому, что на трезвую голову мне их не вынести.
Самая главная беда очень многих тележурналистов в том, что не существует внутренней цензуры. А внутренняя цензура, для меня, это культура и совесть. Вместе взятый такой сплав. И зачастую либо нет одного, либо другого, либо и того и другого вместе.
Крайний срок — завтра. Нужно 8 тысяч слов. Пригодных для печати слов. Я до сих пор помню ту статью, которую ты накатал, когда Зверь выиграл выборы. Я не хочу видеть слово «Блядь!», напечатанное 8 тысяч раз подряд.
Кричать о том, что он увидел, узнал, понял, но смог рассказать лишь половину, потому что делал это тем искусным журналистским языком, благодаря которому лживый премьер-министр становится человеком, способным менять свою точку зрения, а финансовая акула — предприимчивым бизнесменом.
Правы ли мы, журналисты, считая законным своим делом заглядывать в душу человеческую и сидеть, пережидая эти слёзы, держа наготове блокнот и ручку, в твёрдой уверенности, что нет другого выхода, — работа, мол, такая, судьба такая...
То, что говорит Макрон о клевете, о лжи, это и есть клевета и ложь и мы это докажем в суде, наши юристы уже этим занимаются. Мы не можем судиться с президентом Франции, мы можем судиться с его штабом, который распространял эти сведения. Как это работает на практике? Если что-то им не нравится, они называют это клеветой, они называют журналистов — не журналистами, и, значит, — этого уже не существует.