— Слушай, слушай, прости меня, пожалуйста, прости меня.
— Знаешь, все еще в твоем голосе немного слышу «да пошел ты».
— Слушай, слушай, прости меня, пожалуйста, прости меня.
— Знаешь, все еще в твоем голосе немного слышу «да пошел ты».
Уж если женщина пойдет на убийство, у нее хватит хладнокровия воспользоваться его плодами, не впадая в такую сентиментальность, как раскаяние.
— Я думаю, вы оба пьяны.
— Я думаю, я просто влюблен, но я не могу найти отличие в этом возрасте.
— Это невозможно.
— Ой, «невозможно», ути-пути, тоже мне! Дженкинс, мы тут едим невозможное на завтрак каждый день.
— Папа, Чарльзу пересматривают вопрос о кредите, они ведь не могут его закрыть?
— Они могут сделать все, что им заблагорассудится. У нас ведь демократия.
— Руки прочь, Токбэк.
Нам не нужно больше бессмысленных драк.
— Да, тогда что нам нужно?
— Единственное, что устрашает таких, как мы...
— Диалог.
Он погубил людей, любивших его, и, пусть не своими руками, убил тех, от кого не видел ничего кроме добра; он пожертвовал даже собственным именем и теперь готов потратить, наверное, всю жизнь, пытаясь снова заслужить право его носить.