Дети способны на такое. Они чувствуют какие-то сомнительные и потаенные вещи, а потом напирают и напирают, как маленькие обвинители.
Проблемы других людей всегда кажутся вполне преодолимыми, а чужие дети – более послушными.
Дети способны на такое. Они чувствуют какие-то сомнительные и потаенные вещи, а потом напирают и напирают, как маленькие обвинители.
Проблемы других людей всегда кажутся вполне преодолимыми, а чужие дети – более послушными.
В наше время родители уделяют детям чересчур много внимания. Хорошо бы вернуть старые добрые времена добродушной беззаботности.
С переутомленными пятилетними детьми следует обращаться, как со взрывными устройствами.
Родители и в самом деле склонны судить друг друга. Не знаю почему. Может, потому, что ни один из нас толком не понимает, что делает?
Когда ребенок был ребенком, это было время вопросов. Почему я — это я, и почему я — не ты? Почему я здесь, почему не там? Когда началось время и когда кончается пространство? Может быть, наша жизнь под солнцем — это только лишь сон? Может быть, то, что я вижу, слышу, чувствую, это только мираж вора в этом мире? Существует ли на самом деле зло, и есть ли по настоящему злые люди? Как получается, что до того, как я стал тем, кто я есть, меня не было, и что однажды я перестану быть тем, кто я есть?
Дети становятся очень забавны, когда добираются до основополагающих вещей. Помню, дочь села передо мной и говорит: «Пап, мне надо задать тебе вопросы». А ей четыре, понимаете. «У меня их три. Первый: боится ли Бог собак?» Пришлось задуматься. «Нет, — говорю. — Не боится». А она: «Хорошо. А он застал динозавров?» — «Думаю, застал». И тогда она говорит: «А у него есть горничная?» Но я не знаю, как ответить на этот вопрос.
... Самые тревожные новости не так огорчительны по сравнению с тем, что родители чувствуют, когда обнаруживают, что их ребёнок что-то от них скрывал. Сразу начинаешь думать, что еще он утаивал.