Аль Квотион. Слово, которого нет

Сейчас, вяло ковыляя на работу, спотыкаясь на ровном месте от тяжести невидимого горба, только сейчас я понимаю своего отца. Только сейчас, пережеванный временем, выброшенный отрыжкой данности на этот асфальт, с которого слизывают грязь низкие черные тучи, я наконец всем своим существом осознаю, что значил его мерзлый взгляд. Мой отец со всей своей тоской, загнанностью, с тяжелым подбородком и редкими бровями, шаблоном круговой безысходности повторился во мне. Как и я, наверное, повторюсь в своем сыне.

0.00

Другие цитаты по теме

Наследника ты породил на свет,

А меня в глазах твоих давно уж нет.

Я ненависть рождаю день и ночь,

И слово «мы» из памяти уходит прочь...

Я хотел быть с тобою, но по приметам дождей твои следы превратятся в мишуру фонарей, не оставляя ничего, сжигая в пепел мосты.

И кто-то это читает, но, к сожаленью…

Может быть, это вдавленные в асфальт окурки, переполненные мусорки во дворах, облезлые неуютные больницы и школы, нелепые детские площадки со сломанными качелями и пьяными людьми на скамейках, яркие витрины, отражающиеся в грязных лужах, незаметное и безграничное давление сотен, тысяч блеклых стен вокруг меня заставляют видеть этот город таким. А может быть, я просто заразился ангедонией у какого-то бездомного хромого пса с воспаленными мутными глазами, но смотрю вокруг задушено, черно. И сквозь беспрерывное смеркание рассудка никак не могу разглядеть что-то, что заставит расправить плечи, вздохнуть и просто жить дальше. Единственное, чего хочется — это идти. Просто идти, не куда-то, а прочь. Идти до тех пор, пока хватает сил. Идти вперед и найти там, впереди, что-то для себя.

Сегодня пойду в магазин и куплю сыну новых книжек, как обычно откупаясь каким-нибудь подарком от бытовых скандалов, от простой нехватки любви к своему ребенку. Так легче. Купить на десятилетие чертов велосипед и больше не думать о том разочаровании, с которым сын смотрит на оступившегося отца. Подарить пару книжек и тем самым убедить самого себя, что мое равнодушие — это выдумка жадного до внимания ребенка.

Поэт писал. Врал, врал в каждую строку. А может быть, не врал, может быть, скорлупа в нем треснула, и вылупился слепой бог, способный видеть только чужими глазами. И бог внутри созидал, подчиняясь законам сохранения энергии. Поэт писал, а в уголках губ все отчетливей проступала энтропия, все тяжелее становились руки, все более ненужным чувствовалось собственное тело, ограничивающее алчущий разум, пожелавший охватить вселенную. Но из каждого штриха распада и разложения рождался костяк нового мира, молодого и сильного. А потом поэт упал. Даже не упал, сполз, скатился на пол легким, почти невесомым ворохом и затих. В комнате пахло настоящим.

В ответ на широкий размах твоего эгоизма, мне хочется стать ничем. Просто так. Назло.

Не приклад в висок бьет, а уклад житейства, не имеющего смысла.

Все знают, откуда берутся дети,

Но никто не знает, откуда берутся папы.

Где ты, папа, где ты?

Где ты, папа, где ты?

Где ты, папа, где ты?

Где же ты, где ты, папа, где ты?

Tout le monde sait comment on fait les bébés

Mais personne sait comment on fait des papas,

Où t'es papa où t'es?

Où t'es papa où t'es?

Où t'es papa où t'es?

Où t'es où t'es où papa, où t'es?

Так и приходит ко мне любовь: чужими строчками и застарелыми воспоминаниями. Живу в итоге либо вспоминая, как хорошо было когда-то тогда, либо читая, как хорошо могло бы быть. А сам сижу на кухне, отсталым верблюдом жую картошку, смотрю в сутулость жены и молча, как всегда молча, тянусь в холодильник за пивом.