— Я всегда любил свою дочку. Дал ей все, что мог.
— Кроме внимания.
— Я всегда любил свою дочку. Дал ей все, что мог.
— Кроме внимания.
Дорогой дед мороз! Меня зовут Настя. Хоть я в тебя и не верю, но больше не на кого рассчитывать.
Я очень люблю свою маму. Мне не надо ни конфет, ни кукол. Верни мне папу. Мне очень нужен мой папа. И маме он нужен. Дедушка, прошу, сделай так, что бы в этот новый год мы с мамой получили один подарок на двоих. Я тебе обещаю вести себя хорошо и слушаться няню.
Сейчас, вяло ковыляя на работу, спотыкаясь на ровном месте от тяжести невидимого горба, только сейчас я понимаю своего отца. Только сейчас, пережеванный временем, выброшенный отрыжкой данности на этот асфальт, с которого слизывают грязь низкие черные тучи, я наконец всем своим существом осознаю, что значил его мерзлый взгляд. Мой отец со всей своей тоской, загнанностью, с тяжелым подбородком и редкими бровями, шаблоном круговой безысходности повторился во мне. Как и я, наверное, повторюсь в своем сыне.
Когда ребёнок приходит в этот мир, он один, и ему страшно. Самые близкие и родные люди, которым он может доверять, и которых он безгранично любит, это его родители. Но если вы не будете интересоваться его проблемами, его жизнью, если вы не будете с ним рядом в трудную минуту, то он начнёт думать, что никому не нужен и начнёт угасать.
Нет для человека пытки страшней, чем презрение собственного ребенка.
Для ребенка нет человека главнее отца.
Если я не сын своего отца, то кто я?
Он плакал вместе с Хуаном, уткнувшись лицом в его шею, набрав полные горсти его шерсти. Там были они одни, никого больше. Хозяин не хотел, чтобы Братья знали, что он тоже умеет плакать. Он старался походить на Отца — такого же решительного, не знающего ни сомнений, ни раскаяния. Любимый Брат походил на Отца сильнее, но Хозяин больше старался...
Родители, — сказал Гарри, — не должны бросать детей, если… если только их к этому не принуждают.
Наследника ты породил на свет,
А меня в глазах твоих давно уж нет.
Я ненависть рождаю день и ночь,
И слово «мы» из памяти уходит прочь...
Отец мой, ты меня недолюбил.
Недоиграл со мной, недоласкал.
И на плечах меня недоносил,
Как будто детство у меня украл.
Ты уходил куда-то далеко —
А я на кухне грела молоко.
Ты уходил куда-то на века
И сдул меня, как пенку с молока.
Не смерть, и не тюрьма, и не война
Взяла тебя, а женщина одна.
И я, зажав печенье в кулаке,
Смотрела, как уходишь налегке.