Ад воскресил Вас, ад дал Вам другое имя, ад почти до неузнаваемости изменил Ваше лицо, но не смыл ни грязи с Вашей души, ни клейма с Вашего тела.
А скажут... скажут, что нас было четверо.
Ад воскресил Вас, ад дал Вам другое имя, ад почти до неузнаваемости изменил Ваше лицо, но не смыл ни грязи с Вашей души, ни клейма с Вашего тела.
– Прекрасная, – шепчет Дьявол, – смертельно прекрасная. Ты не представляешь, как несправедлив мир, за который ты борешься. Человечностью обладают отнюдь не люди, а монстры, потому что сожалеют о содеянном. Люди же наслаждаются, им нет никакого дела до твоих терзаний, моя дорогая. Ты можешь каждый день спасать их и их души, но они не скажут тебе спасибо. Они не умеют. На земле живут демоны. Не в аду.
— Родители всегда хотели, чтобы я жил в таком месте.
— Они хотели, чтобы ты стал монашкой?
— Священником.
— Ну, а почему не стал?
— Я понял, что более искусно отправляю людей в ад.
— Война эта рано или поздно окончится и я вижу наперед все, что ожидает каждого из нас: Арамис покинет этот суетный мир, станет аббатом.
— О, да, сударь. Мир — это склеп.
— Портос вернется домой, женится, жена будет давать ему деньги по воскресеньям и родит ему, между прочим, четырнадцать детей!
— Таких маленьких, кругленьких, обаятельных Портосиков.
— Д’Артаньян станет маршалом, конечно, и уйдет на пенсию, до этого совершив немало подвигов.
— Почему бы нет? Ну а вы, дорогой Атос?
— А я... а я поселюсь в каком-нибудь маленьком домике в Руссильоне.
— Так что, значит, больше мы никогда не встретимся вместе?
— Встретимся, друзья мои, обязательно встретимся!
— Когда же?
— Двадцать лет спустя.
— А может быть, десять?
— Или через три-четыре столетия!
— Мы счастливы, потому что мы вместе.
— А это немало!
— Да, это очень много, дорогой Д’Артаньян. Может быть, это дороже всего, что есть на свете.
— Была одна душа, которую я мучил в Аду. И, как хороший мазохист, он командовал этим. «Жги меня». «Заморозь меня». «Причини мне боль». Так я и делал. И это продолжалось веками до того дня, пока по какой-то причине он не пропустил своего ежедневного наказания. И когда я вернулся... Он плакал. «Пожалуйста, мой король», говорил он. «Не забывайте обо мне снова. Обещаю, я буду хорошим». И тогда я осознал, что он настолько полон ненависти к себе, в нём нет ни крупицы самоуважения, что моя жестокость не имела значения. Если я обращал на него хоть немного внимания, это предавало значение его... Бессмысленному существованию.
— Зачем ты это мне рассказываешь?
— Потому что он напоминает мне о тебе. Ты думаешь, я изменился? Ты, бывший ангел, жалкий и бессильный, не придумал более позорного способа дожить свои дни, кроме как надеяться на подачку от меня, которая напомнит тебе о днях, когда ты был важен.
— Я знаю, что ты делаешь. Можешь убить гонца, если нужно. Но просто знай, что я рядом.
Ад находится здесь и сейчас. И рай тоже. Не надо бояться ада и мечтать о рае, потому что и ад и рай постоянно находятся в душе́ человека. Каждый раз, когда на нас снисходит любовь, мы оказываемся в раю. Каждый раз, когда мы ненавидим, завидуем или сражаемся, мы попадаем в адский огонь.
— Говорят, он душу положил во благо Франции.
— Отрадно слышать, что у него была душа.
Опять скрипит потертое седло
И ветер холодит былую рану.
Куда вас сударь к черту занесло?
Неужто вам покой не по карману?
Пора пора порадуемся на своем веку.
Красавице и кубку, счастливому клинку.
Пока пока покачивая перьями на шляпах
Судьбе не раз шепнем: мерси боку.
— А мы, в свою очередь, чтобы Ваше Преосвященство не счел нас трусами и дезертирами, отпразднуем это событие, позавтракав на виду и всех, у вас и у неприятеля, в бастионе Сен-Жерве и продержимся там ровно час, минута в минуту, как бы враг не старался нас выбить оттуда.
— Это самоубийство.
— Нас убьют, это точно, если только мы пойдем туда.
— Это так, но нас еще вернее убьют, если мы не пойдем туда.