— Ваша национальная еда?
— Поляки гнули спину на постройке этого города. У этой сосиски кусок истории.
— Ваша национальная еда?
— Поляки гнули спину на постройке этого города. У этой сосиски кусок истории.
Большой город – несчастное беспомощное чудовище. Все, что оно потребляет, должно быть к нему доставлено.
Он чувствовал себя полным энергии и пребывал в приподнятом настроении, что теперь случалось редко. Всё вокруг было так не похоже на шумные и закопченные лондонские улицы. Наверное, такой контраст – необходимый атрибут привязанности.
Ты только посмотри… В этом городе проживало пятьдесят тысяч человек. А теперь это город призраков… Никогда ничего подобного не видел.
Вообразите: вы стоите ночью у окна на шестом, или семнадцатом, или сорок третьем этаже какого-нибудь здания. Город открывается вам как набор клеток, сотней тысяч окон: какие-то темны, а какие-то залиты зеленым, или белым, или золотым светом. В них туда-сюда проплывают незнакомцы, хлопочут наедине с собой. Вам их видно, однако до них не добраться, и потому это обыденное городское явление, во всякую ночь, в любом городе мира, сообщает даже самым общительным трепет одиночества, его неуютное сочетание разобщенности и наготы.
Эти горы сравнительно молодые. Говорят, они появились сразу же после того, как в нашем городе была создана секция альпинизма.
Сейчас я живу в Санкт-Петербурге, но в Петербург я переехал из маленького города. Опасный городок, но всё же я скучаю. Недавно решил прогуляться по нему в Google-картах, увидеть свой дом, перетащил туда Google-человечка, а его избили.
Я уже привык к деревне и к людям. И меня уже знают все, здороваются. А в городе надо тысячу лет прожить, чтобы тебя уважать начали.
…если смотреть на него [на город] в темноте сверху, проступает что-то трогательное; каждый огонек, каждая светящаяся точка как будто подает надежду, обещает сложносочиненную жизнь.
— Ты впервые в городе?
— Я видела почти все фильмы Вуди Аллена, это считается?
— Нет, в них нет запаха мусора и разбитых надежд.