Франц Вертфоллен

Герберт подбирал следующую пластинку,

солнце поблескивало в куполах в Вены.

Печальная фигурка качалась на качелях в саду,

веселела с каждым взлетом.

Из приоткрытого окна пахло морозом и гвоздичными звездами в карамели.

Все фантастически просто, Герберт.

Есть самые краткие, самые простые пути.

Имя им –

расслабленность,

выбор

и удовольствие.

Пути доступные по уровню сложности только богам.

Мне, тебе, брат.

ОН: Я думал страх это, но не страх, просто ненависть. К себе.

Я: За что?

ОН: За слабость. Или не так — за то, что хорош недостаточно.

Любовь, Нора, не падает с неба. Её не заключают на небесах, она – не судьба. В любви очень четкие математические законы. Невозможно любить уродов. Уроды живут с уродами, потому что не колют друг другу глаз. Уроды цепляются за уродов, потому что – гордыня, страхи, ***ня про одиночество. Потому что – а с кем еще? Кто еще тебя вот такого урода будет терпеть, если не этот урод, с которым вы якобы чуть подпритерлись. Уроды цепляют уродов, живут в сраче – физическом и душевном. И обеспечивают друг другу верные порции страданий, заслуженные порции. Но это всё не любовь. Это цирк уродов.

Скромность — это отсутствие золоченных идеализированных картинок себя. Когда ты знаешь кто ты сейчас, тогда ты можешь лучше понимать, куда ты идешь.

Чтобы делать выборы, которые ведут вас к вашим результатам, вам надо для начала сформулировать себе эти результаты и сформулировать себе дорожку к этим результатам. А потом взять себя в руки и пройти по этой дорожке, а не сидеть на ж*пе и не ждать, когда дорожка сама с вами случится. Это вы своими ногами должны пройти из пункта А, который вы себе четко сформулировали без лжи себе, до пункта Б. Вот так работает мир.

— Милая-милая Сара, вы подарите мне этот танец?

— Ах, господин мой дьявол, с удовольствием.

Гипнотизируют взглядом лишь те, кто бесстрашен.

Кто не зажат.

Кто не ищет в твоих зрачках отражение себя,

но заглядывает в любопытстве узнать –

ты такое же пустое ничто, как все люди,

или в этой ракушке все ж таки теплится жизнь.

Он: Патер, не надо возражать, прежде чем вдумаетесь.

Я: Я не возражал.

ОН: И врете. Вы думаете, если вы не произнесете, так я не услышу? Зря, я не глухой несчастный

осел. А вы вдумывайтесь сначала в мои слова, вдумывайтесь, чтоб не только себя одного слышать, католическая вы моя обезьянка.

Мелкие желтоватые зубы, морщинки гусиные и не гусиные – тихая улыбка старушки.

ДЖОНСОН: Я знаю, мне ужасно… мне абсолютно не идет улыбка.

ФРАНЦ: Что вы! Просто… она к вам непривычна. Улыбка вас не знает и еще боится, но если вы будете улыбаться чаще, она к вам привыкнет и вас полюбит.

Опять улыбается.

ДЖОНСОН: Вот вы же ужасный льстец, если так подумать.

ФРАНЦ: Сказала она человеку, всё их знакомство твердящему ей, что она – пень, таракан, слизь, грязь, урод, и желающему её задушить.

ДЖОНСОН: До сих пор?

ФРАНЦ: Нет, знаете ли, отпустило.