Ты хочешь свободы? Ты хочешь любви? Я всё это уничтожу... И ты будешь плакать над его трупом...
... Та рана уже зажила. Она больше не болит. ... Но шрам остается. Как та рана, что никогда не исчезнет из моего сердца...
Ты хочешь свободы? Ты хочешь любви? Я всё это уничтожу... И ты будешь плакать над его трупом...
... Та рана уже зажила. Она больше не болит. ... Но шрам остается. Как та рана, что никогда не исчезнет из моего сердца...
Почему... Когда я просыпаюсь, все исчезает? Мгновение тепла... и мое сердце болит и плачет.
Где ложь, где правда — не пойму,
В кого же верить и чему?..
В висках стучит, душа болит...
А сердце? Нет... оно молчит...
Молчит и ждёт, как лес дождя,
Из жизни, будто уходя,
Устало замерло и ждёт...
А жизнь бежит, а жизнь течёт,
Всё меньше оставляя мне
Надежд о будущей весне,
О счастье, дышащем теплом,
Любовью, светом и добром...
Юность была из чёрно-белых полос,
Я, вот только белых не вспомнил.
Да и кто же принадлежит друг другу? И что такое вообще принадлежать друг другу? В этом слове нет ничего, кроме жалкой, безнадежной иллюзии честного бюргера!
После Гоголя, Некрасова и Щедрина совершенно невозможен никакой энтузиазм в России. Мог быть только энтузиазм к разрушению России. Да, если вы станете, захлёбываясь в восторге, цитировать на каждом шагу гнусные типы и прибауточки Щедрина и ругать каждого служащего человека на Руси, в родине, — да и всей ей предрекать провал и проклятие на каждом месте и в каждом часе, то вас тогда назовут «идеалистом-писателем», который пишет «кровью сердца и соком нервов»... Что делать в этом бедламе, как не... скрестив руки — смотреть и ждать.
С утра работа. Вечером диван и выключенный черный телевизор.
Я охотно повторяла парадоксы, вроде фразы Оскара Уайльда: «Грех — это единственный яркий мазок, сохранившийся на полотне современной жизни». Я уверовала в эти слова, думаю, куда более безоговорочно, чем если бы применяла их на практике. Я считала, что моя жизнь должна строиться на этом девизе, вдохновляться им, рождаться из него как некий штамп наизнанку. Я не хотела принимать в расчет пустоты существования, его переменчивость, повседневные добрые чувства. В идеале я рисовала себе жизнь как сплошную цепь низостей и подлостей.
... все, что мы делаем, возвращается к началу, и у нас рождаются дети, которые не слушаются, обижают и разочаровывают нас так же, как мы не слушались, обижали и разочаровывали своих родителей...
— Хорошо летаешь!
— Даг... Он бы смог лучше.
— Мне жаль, Джош. Он был храбрым солдатом.
— ... И моим другом... Если мы не поможем Крису и Шеве, то его смерть была напрасна.
— Ты прав. Давай найдём их.