Франсуаза Саган

Симон поднял голову и посмотрел вслед Роже, с трудом пробиравшемуся между столиками.

— Вот это мужчина,  — сказал он.  — А! Каков? Настоящий мужчина. Ненавижу всех этих здоровяков, мужественных, здравомыслящих...

— Люди гораздо сложнее, чем вам кажется,  — сухо возразила Поль.

К тому же Эльза великолепно смеялась, заразительно, самозабвенно, как это свойственно одним только недалеким людям.

Ибо поиск счастья — это, быть может, и есть жизнь с постоянно присутствующей мыслью о смерти. Эта мысль, кстати, не самая для меня неприятная — лучший общий знаменатель всех дел человеческих.

Это смешно пытаться наглядно объяснить, что существуют некие силы, скрещение потоков сил и потоков слабостей, но если это можно просто описать, тогда всё относительно безобидно.

— Простите, пожалуйста, — проговорил Симон. — Вот странно: я с самого утра всё время извиняюсь. Знаете, я думаю, что я просто ничтожество.

Вернулся Роже с тремя стаканами и, услышав последние слова Симона, буркнул себе под нос, что рано или поздно каждый убеждается в своём ничтожестве.

Любить — это ещё не всё, нужно ещё быть любимым.

Эта непреодолимая грусть и неизбежное одиночество, всегда составлявшие основу её жизни...

Человек — он ведь состоит из нервов, костей, крови... это что-то необычайное. Но если он совершает гнусный поступок, у этого всегда есть причина, слабость, помешавшая поступить иначе; и я чувствую, что не могу первой бросить в него камень, правда. Я так люблю людей, что мне претит причинять им зло. А судить — это уже причинить зло.

Любовь самая приятная, самая настоящая, самая правильная вещь на свете.

Бывают фразы, от которых на меня веет духом изысканной интеллектуальности, и это покоряет меня, даже если я не до конца их понимаю.