Поль

Симон поднял голову и посмотрел вслед Роже, с трудом пробиравшемуся между столиками.

— Вот это мужчина,  — сказал он.  — А! Каков? Настоящий мужчина. Ненавижу всех этих здоровяков, мужественных, здравомыслящих...

— Люди гораздо сложнее, чем вам кажется,  — сухо возразила Поль.

— Я привык к вам.

— Нет. Вы просто боитесь одиночества.

— А чего боитесь вы?

— Себя.

Осень медленно и ласково просачивалась в сердце Поль. Мокрые, рыжие, уже наполовину затоптанные листья, цепляясь друг за друга, постепенно смешивались с землей.

В то же самое время она понимала, что бессмысленно продолжать такой разговор в объятиях этого мальчика, стоя под дождем, как стоят потерявшие разум любовники, но не могла пошевелиться.

— Я мог бы Вам помочь.

— Никто не может мне помочь.

В то же самое время она понимала, что бессмысленно продолжать такой разговор в объятиях этого мальчика, стоя под дождем, как стоят потерявшие разум любовники, но не могла пошевелиться.

— Я мог бы Вам помочь.

— Никто не может мне помочь.

— Вы любите детей?

— А вы?

— Вы мне не ответили.

— У меня никогда их не будет.

— Вы не можете их иметь?

— Я не знаю того, кто бы хотел иметь их от меня.

Да, он был по-своему честен. Но не заключается ли честность в том, не в том ли единственно мыслимая честность в нашей путаной жизни, чтобы любить достаточно сильно, дать другому счастье. Даже отказавшись, если надо, от самых своих заветных теорий.

Мало того, что он меня мучит, ему, видите ли, нужно ещё скорбеть о том, что я мучусь!