— А вам не кажется, что вы слишком романтичны? И в то же время слишком жестоки?
— Жестокий романтизм — порождение эпохи.
— А вам не кажется, что вы слишком романтичны? И в то же время слишком жестоки?
— Жестокий романтизм — порождение эпохи.
Так что — не поддавайся
сомнениям:
они ведь нахлынут,
они могут -
преждевременно
нас поломать.
Мы — лишь смертные.
Но из смертности -
можем бросить вызов судьбе.
И романтика страсти — она ни при чём.
Суть любви есть
жестокость, но
в нашей воле
преобразить эту жестокость,
чтобы жить вместе.
У любви — свои времена года,
за и против резоны,
и всё, что там сердце
бормочет во тьме,
утверждая своё
в конце мая.
Не забудем, что свойство шипов -
рвать плоть, ранить -
и мне это знакомо, -
продирался.
Держись
от шипов подальше,
говорят тебе.
Но невозможно: жить,
избегая
терниев.
Все ночи, проведенные в Стоура-Борге, на сыром убогом ложе, я представляла себе, как брожу по Флаге под открытым небом и кормлю воронов. Жестокие птицы, но мудрые, а если живое существо нельзя любить за доброту и мягкость, отчего бы не любить его за мудрость?
Время быстрое или медленное, в зависимости от восприятия. Теория относительности так романтична. И так печальна.
Гильдии «Тысячи рук» не ведомы ни милосердие, ни сомнения. Не ждите меньшего и от их хозяина.
Конечно, сентиментальность глупа. Не знаю, смог ли я уснуть в ту ночь, но помню одну мою совсем простую мысль: прошло столько лет, а я все еще люблю ее, и в те мгновения любовь к ней — и нынешняя, и будущая — вовсе не казалась мне глупостью, несмотря на все наши утраты.
Только теперь он увидел, кого защищал. Волнение от случившегося, которое он чувствовал, несмотря на все свое самообладание, – а уже одного этого достаточно для возникновения напряжения, превращающего ситуацию в событие, а ее преодоление в глубочайшее удовлетворение, – смешалось с сознанием, что благодаря неожиданному приключению он оказался наедине с прекрасной незнакомкой в тропической ночи, и превратилось в таинственный соблазн и фантастическое опьянение, которые дали ему внутреннюю уверенность, необходимую для продолжения этого приключения и доведения его до той силы выразительности, которую Оле Хансен как-то окрестил «бешеной кровью».
Тихая мелодия, зазвучавшая прямо из воздуха, стала неожиданностью. Я сначала растерялась и замерла, но потом поймала озорную мальчишескую улыбку, и губы дрогнули в ответ. Повинуясь партнеру, я начала медленно и плавно скользить по паркету. Было в этом что-то чарующе волшебное и трогательное. Мы вдвоем в практически пустом здании, между банок с красками и всяких малярных штук.