Он сказал, что не хочет очнуться через десять лет, и понять, что он связался с кем-то слишком рано.
Люди умирают. Это ошибка в проекте, с которой мы никогда не справимся.
Он сказал, что не хочет очнуться через десять лет, и понять, что он связался с кем-то слишком рано.
Каждый из нас уникален, а живя на свете, становится личностью. И когда все это одним ударом уничтожает убийца, это просто недопустимо. Костям, что вы мне приносите, я придаю лицо, узнаю имена жертв, я возвращаю им близких, а вы арестовываете убийцу. Это прекрасно. Этих врачей надо арестовывать. Ведь если они не убили ее саму, они убили ее личность.
Каково это — быть отверженным? Быть наказанным не за преступление, а за потенциальную возможность его совершить?
Я не могу... не могу дышать, не могу спать не могу двигаться. Как будто кругом стены: куда ни пойдешь — бамс! Стена. Чего ни захочешь — бамс! Опять стена.
Висит на стенке у меня на гвоздике, как встарь,
Напоминая детства дни, бумажный календарь.
Страниц оторванных листки не вклеить в жизнь назад…
Так много черных чисел в них, так мало красных дат.
Бывает нежность яростной, как войны,
И тихой, как биение сердец,
И словно гул заупокойной…
И как цепочкой заплетенный локон,
Чтобы донашивал вдовец
Часы с брелоком.
После Гоголя, Некрасова и Щедрина совершенно невозможен никакой энтузиазм в России. Мог быть только энтузиазм к разрушению России. Да, если вы станете, захлёбываясь в восторге, цитировать на каждом шагу гнусные типы и прибауточки Щедрина и ругать каждого служащего человека на Руси, в родине, — да и всей ей предрекать провал и проклятие на каждом месте и в каждом часе, то вас тогда назовут «идеалистом-писателем», который пишет «кровью сердца и соком нервов»... Что делать в этом бедламе, как не... скрестив руки — смотреть и ждать.