Возмездие (The Railway Man)

– Вам стоит взглянуть. Мы ехали четыре дня на север, от Сингапура к Бангкоку. Это значит, мы были здесь, а затем повернули на запад.

– И что?

– К западу от Бангкока нет железнодорожных путей. По крайней мере, не было до войны.

– Откуда ты знаешь, Ломакс?

– Дело в том, что британцы хотели построить дорогу, которая бы шла отсюда из Таиланда, где мы сейчас, в Бирму. Она бы завершила магистраль из Китая в Индию. Если бы им это удалось, она бы по праву заняла одно из ведущих мест среди величайших дорог в мире. «Канадско-тихоокеанская», «Транссибирская», «Восточный Экспресс».

– Неужели?! И что им помешало?

– Ну… Такое строительство тяжкий, каторжный труд. Обычно для этого нанимают бедных иммигрантов. Например, американские магистрали строили китайские крестьяне... И даже британцы нанимали ирландских землекопов, работавших за еду… Но временами такое строительство несовместимо с жизнью… Отсюда сотни миль до Бирмы, через горы и джунгли... Британцы решили, что подобное строительство станет не памятником инженерии, а актом варварства и жестокости. Условия настолько чудовищны, что те, кто не умрёт… будут мечтать о смерти… Чтобы построить эту дорогу, нужны не просто нищие мигранты, нужна армия… рабов.

– И мы как раз такая армия.

– Мы не рабы. Мы солдаты. Запомните это… И мы сделаем всё, чтобы помочь тем беднягам на стройке.

0.00

Другие цитаты по теме

Сколько туалетов пришлось перемыть нашим врачам, педагогам, прежде чем стать на ноги. Но они уважают те страны, которые их приняли. И не исключаю, что наши домики начнут падать, потому что то, как мы относимся к гастарбайтерам и как мы им платим, в ответ рождает только ненависть. И, как мне кажется, это не строительство, а месть. Когда я смотрю на эти небоскребы и вижу, в каких условиях содержатся эти люди, я понимаю, что они должны строить их чудовищно.

Может, командировочку выпишете, папаша? И с этой командировочкой — по тундре, по широкой дороге, где мчит курьерский Воркута-Ленинград!

Всё тонет в мрачном равнодушье,

Размешанном с жестокосердьем.

И чтоб убить живые души,

Как много тратится усердия.

Внести спешит тут каждый лепту,

Чтоб побольней да и погорше, -

С размаху в спину другу лепим

И подлость раздаем пригоршней.

Кто пожалел кого, тот – шизик,

А кто помог — потерян вовсе.

Других мы, обесценив жизни,

Своей продленья в счастье просим.

Несём собою хамство, низость

Мы, упиваясь счастьем ложным...

Любовью называя близость,

Побед дешёвых числа множим.

Но есть добро! Ростком зелёным

Оно стремится к солнцу, свету!

И в мир, добром лишь сотворенный,

Оно несет мою планету!

Они принялись скакать вокруг него, выкрикивая: «Изменник!», «Мыслепреступник!» — и девочка подражала каждому движению мальчика. Это немного пугало, как возня тигрят, которые скоро вырастут в людоедов. В глазах у мальчика была расчетливая жестокость, явное желание ударить или пнуть Уинстона, и он знал, что скоро это будет ему по силам, осталось только чуть-чуть подрасти.

Не сын был мне нужен. Солдат, воин. Я думал, что им станет Джонатан, однако в нем осталось слишком много от демона. Он рос жестоким, неуправляемым, непредсказуемым. Ему с самого детства недоставало терпения и участия, чтобы следовать за мной и вести Конклав по намеченному пути. Тогда я повторил эксперимент на тебе. И снова неудача. Ты родился слишком нежным, не в меру сострадательным. Чувствовал боль других как свою собственную. Ревел, когда умирали твои питомцы. Пойми, сын мой… я любил тебя за эти качества, и они же сделали тебя ненужным.

Странные они, эти войны.

Море крови и жестокости — но и сюжетов, у которых также не достать дна. «Это правда, — невнятно бормочут люди. — Можете не верить, мне все равно. Та лиса спасла мне жизнь.» Или: «Тех, кто шел слева и справа, убило, а я так и стоял, единственный не получил пулю между глаз. Почему я? Я остался, а они погибли?»

Зверь убивает, если есть хочет. Или защищается. А человек убивает ещё и просто так, «из любви к искусству».

Это ужасно! Не те страдания и гибель живых существ, но то, как человек без нужды подавляет в себе высшее духовное начало, чувство сострадания и жалости по отношению к подобным ему живым существам, — и, попирая собственные чувства, становится жестоким. А ведь как крепка в сердце человеческом эта заповедь — не убивать живое!

— Хоть вы-то мне верите?

— Агась!

— Ты вспыльчива, но определённо не жестока.

— Хотелось бы тебе верить...

— Блэйк?!

— Как это понимать? Как ты вообще можешь так говорить?! Янг никогда бы не солгала нам!

— Кое-кто [Таурус], кто был мне очень дорог, изменился. Это произошло не сразу, а постепенно. Как небольшие последствия его действий, но они всё накапливались и накапливались. Мне же он говорил не волноваться. Вначале это и правда были случайности, потом он их же списывал на самозащиту. Какое-то время даже я думала, что он поступает правильно. А сейчас... всё выглядит так... знакомо? Ты — не он, Янг. По крайней мере, ты ничего такого никогда не совершала. Так что... да. Я хочу тебе верить. Но только если ты посмотришь мне в глаза и поклянёшься, что он [Меркури] и правда атаковал тебя. Я хочу знать, сожалеешь ли ты о содеянном.

— Клянусь, он атаковал меня. Потому-то я и ударила в ответ.

— Ладно. Хорошо.

— Думаю, мне надо отдохнуть.

— Тогда не будем мешать.