— Перед смертью отец сказал нам, что в нашей семье все были патриотами.
Он всегда говорил: «Дети мои! Помните. Один из вас должен остаться в живых...»
*всхлипывает*
... «чтобы продолжить наш род».
И вот я остался один.
*плачет*
— Его отец — шиит, мы его проверяем.
— Его отец — агент ФБР, и уж так случилось, что он мой напарник.
— Не ори на меня, а то я решу, что ты из Эфиопии.
— Да тебе и не понять, что это не оскорбление.
— Я выполняю долг, ради Христа!
— Ты убиваешь невинных людей.
— Они сарацины!
— Только в этом их вина? Они мирные бедуины.
— И прошу больше, не рискуйте бесполезно...
— Что тут опасного?
— Помните заповедь «Не воруйте»?! Во-первых, риск больше, чем прибыль, а во-вторых, государство не терпит конкурентов...
— Мы тебя сейчас будем судить. Я, к твоему сведению, главный судья королевства.
— А вот это неправильно. Я требую этого… прокурора.
— Пожалуйста. Я и прокурор.
— Вот так порядочки!… Дай мне хоть адвоката.
— Ты будешь смеяться, но адвокат — это тоже я. Понимаешь, королевство у нас маленькое, толковых людей не найдешь. Так и мучаюсь — всё сам да сам.
— Интересно, может, ты ещё и палач?
— Нет. Палач у нас есть настоящий и, между прочим, очень хороший. Я вас потом познакомлю.
— Здесь опасно, в воздухе радиация, не понимаете?
— Знаешь, сколько мне лет?
— Не знаю. Наверное, много.
— Восемьдесят два. Я всю жизнь прожила здесь. Именно здесь, в этом доме, в этой деревне. Мне плевать на опасность.
— У меня приказ. Давайте без глупостей.
— Глупости? Ты не первый солдат, пришедший сюда с оружием. Когда мне было двенадцать, началась революция. Сначала царские солдаты, потом большевики. Парни, как ты, приходили один за другим, говорили, чтобы мы уходили отсюда. Нет. Потом был Сталин и с ним голод, Голодомор, родители умерли, двое моих сестер. Тем, кто выжил приказали убираться. Нет. А тогда Отечественная война. Немецкие солдаты, русские солдаты — больше солдат — сильнее голод, больше смерти. Мои братья не вернулись с войны. А я жила здесь и по сей день живу. Так после всего, что я видела, я должна бежать от того, что я даже не могу увидеть? Нет.
— Как прокурор — я требую смертной казни, как адвокат — не нахожу смягчающих обстоятельств, и как судья — приговариваю тебя к отрубленива... к отрублеванию... Как это лучше сказать?
— А ты как ни говори, все равно звучит плохо.
— Как добраться до королевского лагеря?
— Езжай на запах отрубленных рук. Если найдешь мою — оставь себе.
— Они умышленно создают пробку на границе, чтоб вызвать беспорядки и осложнить начавшиеся переговоры о мире.
— Тут такое творится... Вы второй кто о защите пропускного пункта говорит. Надёжной армейской охраной. Нет никакой, ни надёжной, ни ненадёжной...
— Да видел уже, на станции обстановка накалённая, товарищи. Так какого же рожна, вы офицеров расстреливаете? Совсем рехнулись? А если бы эта толпа раздавила вас, а потом пошла на проволочные заграждение, а немцы ударили бы из пулемётов. Тысячи убитых и сорванные переговоры! Виновные в расстреле будут строго наказаны, можете не сомневаться.
— Эх, не мордовали вас золотопогонники. не материли... А мы натерпелись!
— Меня тоже на Сахалине десять лет пирогами потчевали, однако я ж не мщу своим бывшим «учителям».
— Твое последнее слово.
— Безымянный. Передайте, что его зовут Михель фон Гоэнштайн. И что я любила его до самой смерти...
— Поганый ты старикашка, жулик и обманщик.
— А я с этим не согласен. Я очень мудрый и справедливый.
Cлайд с цитатой