Александр Николаевич Вертинский

Будь проклята моя профессия! Лучше возить говно в бочках, чем быть на моем месте.

Каждая страна имеет свой особый запах, который вы ощущаете сразу при въезде в нее. Англия, например, пахнет дымом, каменным углем и лавандой. Америка — газолином и жженой резиной, Германия — сигарами и пивом, Испания — чесноком и розами, Япония — копченой рыбой.

Однажды на Тверской я увидел совершенно ясно, как Пушкин сошёл с своего пьедестала и, тяжело шагая «по потрясённой мостовой», направился к остановке трамвая. А на пьедестале остался след его ног, как в грязи оставшийся след от калош человека. Пушкин встал на заднюю площадку трамвая и воздух вокруг него наполнился запахом резины, исходившим от плаща. Я ждал, улыбаясь, зная, что этого быть не может. А между тем это было! Пушкин вынул большой медный старинный пятак, которых уже не было в обращении. «Александр Сергеевич! — тихо сказал я, — кондуктор не возьмёт у вас этих денег! Они старинные!» Пушкин улыбнулся: «Ничего. У меня возьмёт!» Тогда я понял, что просто сошёл с ума.

До сих пор не понимаю, откуда у меня набралось столько смелости, чтобы, не зная толком ни одного языка, будучи капризным, избалованным русским актером, неврастеником, совершенно не приспособленным к жизни, без всякого жизненного опыта, без денег и даже без веры в себя, так необдуманно покинуть родину. Сесть на пароход и уехать в чужую страну.

Жизни как таковой нет. Есть только огромное жизненное пространство, на котором вы можете вышивать, как на бесконечном рулоне полотна, всё, что вам угодно. Вам нравится токарный станок? Влюбляйтесь в него! Говорите о нём с волнением, с восторгом, с экстазом, убеждайте себя и других, что он прекрасен! Вам нравится женщина? То же самое. Обожествляйте её! Не думайте о её недостатках! Вам хочется быть моряком? Океаны, синие дали… Делайтесь им! Только со всей верой в эту профессию! И так далее. И вы будете счастливы какое-то время, пока не надоест токарный станок, не обманет женщина, не осточертеет море и вечная вода вокруг. Но всё же вы какое-то время будете счастливы.

Я не знаю, зачем и кому это нужно,

Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,

Только так беспощадно, так зло и ненужно

Опустили их в вечный покой.

Осторожные зрители молча кутались в шубы,

И какая-то женщина с искаженным лицом

Целовала покойника в посиневшие губы

И швырнула в священника обручальным кольцом.

Но никто не подумал просто встать на колени

И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране

Даже светлые подвиги — это только ступени

В бесконечные пропасти к недоступной весне!

Это все, что от Вас осталось.

Ни обид, ни смешных угроз.

Только сердце немного сжалось,

Только в сердце немного слез.

Все окончилось так нормально,

Так цинично жесток конец,

Вы сказали, что нынче в спальню

Не приносят с собой сердец.

Вот в субботу куплю собак,

Буду петь по ночам псалом,

Закажу себе туфли и фрак,

Ничего, как-нибудь проживем!

Ваши пальцы пахнут ладаном,

А в ресницах спит печаль.

Ничего теперь не надо вам,

Никого теперь не жаль.

И когда весенней Вестницей

Вы пойдете в синий край,

Сам Господь по белой лестнице

Поведет Вас в светлый рай.

С большою нежностью, ибо скоро уйду от всех,

Я часто думаю, кому достанется Ваш звонкий смех?

И нежная гамма тончайших чувств, и юного сердца пыл,

И Вашего тела розовый куст — который я так любил.

И диких фантазий капризный взлет,

И милых ошибок рой,

И Ваш иронический горький рот,

Смеявшийся над собой.

И все Ваши страсти, и все грехи,

Над безднами чувств скользя,

И письма мои, и мои стихи,

Которых забыть нельзя!

Потому что не надо срывать цветов

И в клетках томить птиц,

Потому что нельзя удержать любовь,

Упав перед нею ниц.

В синем и далеком океане,

Где-то возле Огненной Земли,

Плавают в сиреневом тумане

Мертвые седые корабли.

Их ведут слепые капитаны,

Где-то затонувшие давно.

Утром их немые караваны

Тихо опускаются на дно.

Ждет их океан в свои объятья,

Волны их приветствуют, звеня.

Страшны их бессильные проклятья

Солнцу наступающего дня...