Маркус Зусак

Я спрашиваю тебя: что бы ты стал делать на моём месте?

Скажи мне. Скажи, пожалуйста.

Но для тебя всё это так далеко.

Твои пальцы перелистывают одну за другой страницы, которые как-то связывают мою жизнь с твоей.

Твои глаза в безопасности. Эта история — просто ещё одна глава в твоём воображении. А для меня это здесь и сейчас.

Говорят, война — лучший друг смерти, но мне следует предложить вам иную точку зрения. Война для меня — как новый начальник, который требует невозможного. Стоит за спиной и без конца повторяет одно: «Сделайте, сделайте…» И вкалываешь. Исполняешь. Начальник, однако, вас не благодарит. Он требует ещё больше.

За свои годы я перевидал великое множество молодых мужчин, которые думают, что идут в атаку на других таких же.

Но нет.

Они идут в атаку на меня.

Лучшие души. Поднимаются мне навстречу и говорят: я знаю, кто ты такой, и я готов. Конечно, я не хочу уходить, но пойду.

Странные они, эти войны.

Море крови и жестокости — но и сюжетов, у которых также не достать дна. «Это правда, — невнятно бормочут люди. — Можете не верить, мне все равно. Та лиса спасла мне жизнь.» Или: «Тех, кто шел слева и справа, убило, а я так и стоял, единственный не получил пулю между глаз. Почему я? Я остался, а они погибли?»

Сначала краски. Потом люди. Так я обычно вижу мир. Или, по крайней мере, пытаюсь.

Лизель воспользовалась вопиющим правом любого человека, у которого когда-нибудь была семья. Для него вполне нормально скулить, ныть, и распекать других членов семьи, но никому другому он этого не позволит. Тут уж он лезет в бутылку и выказывает верность семье.

— Читай, — сказал он мне.

— Зачем?

— Затем, что ничему не научишься, если нет у тебя терпения читать. Телик этого не дает. Он крадет у тебя ум.

– Я… – Ответ давался ему с трудом. – Когда все было тихо, я поднялся в коридор, а в гостиной между шторами осталась щелочка… Можно было выглянуть на улицу. Я посмотрел только несколько секунд. – Он не видел внешнего мира двадцать два месяца.
 Ни гнева, ни упрека.
 Заговорил Папа. – И что ты увидел? 
Макс с великой скорбью и великим изумлением поднял голову.
 – Там были звезды, – сказал он. – Они обожгли мне глаза.

В такие утра на кухне Папа давал аккордеону жизнь. По-моему, если как следует задуматься, эти слова имеют смысл. Как мы определяем, живое ли перед нами? 
Смотрим, дышит ли.