Тосковать по Пенни было тяжело.
Но мы хотя бы знали, что с этим делать: красота смерти – она окончательна.
Тосковать по Пенни было тяжело.
Но мы хотя бы знали, что с этим делать: красота смерти – она окончательна.
– Все хорошо, – сказал ему Клэй. – Уже утихло…
Но Клэй лучше кого бы то ни было знал: есть вещи, которые никогда не уходят.
Когда вокруг тебя разваливается громадная система, не совать нос не в свое дело поможет разве что прожить дольше, но не уцелеть.
– Что вообще с тобой такое? Почему ты такой…
– Какой такой? Ну какой?
Такой долбанутый.
Жаргон молодых в любой стране.
Слова между ними будто рана.
Это был великий конь… И идеальная судьба: мы не любили бы его так, если бы он не умер.
– Я был умереть готов, лишь бы когда-нибудь достичь таких высот, как Давид – хотя бы на миг.
Он заглянул в глаза мальчишки напротив.
– Но я знаю, знаю…
Клэй ответил.
Его слова больно ударили обоих, но он должен был их произнести.
– Мы живем жизнью Рабов.
Жили в квартире на третьем этаже.
В квартале, неотличимом от других.
Издалека это была светящаяся точка в бетонном Голиафе.
Вблизи – бедность, но закрытая от всех.