Франц Кафка

Я сам это испытал: хочется просто бросить все, лечь дома в постель и ни о чем не слышать. Но, конечно, глупее этого ничего быть не может, да и в постели тебе все равно не будет покоя.

Пение сирен пронизывало все, и страсть соблазненных смахнула бы и не такие помехи, как цепи и мачта.

Даже ребяческие средства могут послужить для спасения.

Но у сирен есть оружие более страшное, чем пение, а именно — молчание. Хотя этого не случалось, но можно представить себе, что от их пения кто-то и спасся, но уж от их молчания наверняка не спасся никто.

Вина, как сказано в законе, сама притягивает к себе правосудие.

Поверь, отношение женщин к чиновникам определить очень трудно или, вернее, всегда очень легко. В любви тут недостатка нет. Несчастной любви у чиновников не бывает.

А разве мы не должны сохранять расположение речи к нам, чтобы вообще сохранить ее, питающую такое причудливое пристрастие к каше наших мозгов?

Когда я не пишу, я чувствую только усталость, печаль и тяжесть на душе; когда пишу, меня терзает беспокойство и страх.

Ведь мое несчастье — это несчастье зыбкое, несчастье, зыблющееся на острие, и если дотронуться до него, оно падет на расспрашивающего.

И пока ты говоришь «человек» вместо «я», это пустяк, и эту историю можно рассказать, но, как только ты признаешься себе, что это ты сам, тебя буквально пронзает, и ты в ужасе.