— Если вы где-нибудь когда-нибудь найдете сердце, отдайте шестую часть мне.
— Шестую часть?
— Днями и в две трети ночей сердце мне не понадобится.
— Если вы где-нибудь когда-нибудь найдете сердце, отдайте шестую часть мне.
— Шестую часть?
— Днями и в две трети ночей сердце мне не понадобится.
— Ты в порядке?
— Я-то в порядке, а вот у тебя отрастают крылья. Куриные.
— Обморок — это, по-твоему, порядок?
— Будя я в обмороке, не мешал бы тебе квохтать, и вообще, господин командующий, шел бы ты командовать. Станет невмоготу, заходи убедиться, что я жив, только, пожалуйста, не раньше вечера.
– Не пожелай Арно «губить мою юность», он бы именно это и сделал…
– Что сделал? – не понял Робер.
– Погубил. Юность. Молодость. Жизнь. Потому что мне был нужен только он, Арно Савиньяк! На день, на год, на сколько выйдет, но только он!
— Зачем носить в себе худшее и думать о худшем в других? Зачем пускать в себя холодный дождь, убивающий травы, и смотреть сквозь него?
— Сейчас осень.
— Осень тоже может быть светлой.
Пусть Марианна живёт, пусть она встретит старость, счастливую и незаметную, пусть к ней придет тот, кто заберёт её у барона и кому барон с легкой душой вверит женщину, за которую отвечал… Этот, новый, не подведёт – не умрёт, не разорится, не разлюбит.
– Будь счастлива, любовь моя. Пусть без меня, но будь жива и счастлива!
Какое зло в такое утро? Розовое, ясное, холодное — как молодость, которая взяла да и вернулась под звон чужих струн и родных песен.
Вы собирались на рынок, но, обдумывая завтрак, не кутаются в шаль, не поднимают лицо к звёздам, не выходят к перекрестью дорог, а окно — это всегда перепутье, граница между «остаться» и «уйти».
Тот, кто любит сам, покровительствует и чужой любви и невольно сверяет свои деяния по деяниям и мыслям возлюбленного.
Есть одна песенка… Как-то я играл её всю ночь, чтобы унять судьбу. Утром я увидел, что гитара в крови, но судьба продолжала смеяться, я сыграл её смех. Или плач? С этой судьбой никогда ничего не поймёшь, поэтому и приходится решать. За неё, за себя, за других.
Он слишком занят собственными чувствами, чтобы понять женщину. Даже испытывая на ее счет самые серьезные намерения.
Если кого я люблю, я нередко бешусь от тревоги, что люблю
напрасной любовью,
Но теперь мне сдается, что не бывает напрасной любви, что
плата здесь верная, та или иная.
(Я страстно любил одного человека, который меня не любил,
И вот оттого я написал эти песни.)