Шар Судеб

Пусть Марианна живёт, пусть она встретит старость, счастливую и незаметную, пусть к ней придет тот, кто заберёт её у барона и кому барон с легкой душой вверит женщину, за которую отвечал… Этот, новый, не подведёт – не умрёт, не разорится, не разлюбит.

– Будь счастлива, любовь моя. Пусть без меня, но будь жива и счастлива!

Я готов дать слово варварского короля. Его не нарушали из боязни погубить свой род и свой дом. Потом его перестали давать, но молчать – не значит забыть.

Опять помнишь. Забудь… Память – это пыль… Память – это конец… Ваша старость растёт из памяти. Зачем тебе старость? Зачем помнить, радуйся!

Волны помнят и с этим живут, среди горьких и странных песен, среди рухнувших старых лестниц, задыхаясь от новой боли, унося слёзы сердца в море, остывая, как скалы ночью, поседев, как травы обочин, ты идёшь от осени к лету, от заката идёшь к рассвету… Остальное, поверь, не нужно, отвернись от беды минувшей, посмотри на цветы живые, твои раны – не ножевые, твоё горе – не соль морская, жизнь твоя – не чаша пустая…

... подлости, не совершенные из страха или невозможности, все равно повисают на шее. Просто их никто не видит, кроме Леворукого, а тот смотрит и смеется.

– Плечи у тебя хороши, – раздалось за спиной, – и что пониже не хуже, а вот с головой – конфуз.

Нет пути для впавших в уныние и пьющих горе свое аки вино.

В справедливость не верят, ей служат, а верить следует в разум.

Печальный Язык еще мог защищаться, он хотел защищаться. Старый, заброшенный, он на несколько недель стал нужным и важным, за него были готовы умереть, он поверил, он принял защитников и полюбил, а те ночью ушли. Тихо, воровато, прикрыв обман полусотней конных, которые при первых выстрелах тоже сбегут. Останутся разбитые стены и заклепанные, изуродованные пушки, которым за верность намертво забили горло…

– Мы все-таки пустили волка в овчарню… Впервые с Двадцатилетней!

– Я тебя удивлю, если скажу, что теперь мы вынуждены содрать с этого волка шкуру?