Вера Камша. Шар Судеб

Другие цитаты по теме

Печальный Язык еще мог защищаться, он хотел защищаться. Старый, заброшенный, он на несколько недель стал нужным и важным, за него были готовы умереть, он поверил, он принял защитников и полюбил, а те ночью ушли. Тихо, воровато, прикрыв обман полусотней конных, которые при первых выстрелах тоже сбегут. Останутся разбитые стены и заклепанные, изуродованные пушки, которым за верность намертво забили горло…

– Сейчас нам пора возвращаться и обдумывать то, что мы видели, а потом праздновать самую длинную ночь года.

– Не спорю, – не сдержал улыбки талигоец, – с тобой вообще сложно спорить. А почему бы нам не отпраздновать ещё и Излом Эпох?

– Это хорошая мысль, – одобрил Райнштайнер. – Мы поднимем наши стаканы за всё доброе, что принесли Скалы. Я словно бы вернусь домой, потому что в Торке Излом Эпох встречают, как в древние времена. Два праздника лучше одного, ведь никто не может знать свою судьбу, начиная большую войну.

– Когда нет войны, мы знаем, что нас ждёт, ещё меньше, – не согласился Жермон. – Я двадцать лет прожил рядом с бергерами, или, если угодно, с агмами, но про другой Излом слышу первый раз.

– Это нам свойственно. – Ойген вглядывался в пылающую стену, словно надеясь разглядеть легендарные врата. – Мы помним то, чего уже нет, и редко говорим о том, чего нет ещё. Если тебе интересно, я охотно буду рассказывать.

— А меня пугает положение в центре страны. — Ойген Райнштайнер шуток по-прежнему не понимал и понимать не собирался. — Я совершенно не нахожу причины, вынудившей Первого маршала Талига сдаться. И ещё меньше могу объяснить, что побудило его покинуть Урготеллу. Я могу представить, чем руководствуется Дриксен, поэтому здесь я спокоен, но я не в состоянии понять, как человек со столь безупречной репутацией, как герцог Алва, совершает противоречащий здравому смыслу поступок. Я сказал что-то смешное?

— Прости, — смешливость не то свойство, которым следует злоупотреблять при дружбе с бергерами, — меня поразило, что ты назвал Алву человеком с безупречной репутацией.

— Но это так, — в голубых глазах не было ни тени смеха. — Первый маршал Талига не проиграл ни одной военной кампании и не принял ни одного решения, впоследствии себя не оправдавшего. То, что он делает, всегда разумно, достаточно вспомнить летнюю кампанию 387 года.

— Ты говоришь об убийстве Карлиона? — на всякий случай уточнил Жермон.

— Разумеется, — подтвердил бергер. — Положение требовало немедленного вмешательства, Грегори Карлион этому препятствовал, его следовало устранить. Передай мне соль, пожалуйста...

Жизнь полна таких возможностей, что умирать, болеть и проигрывать войны просто неприлично.

Все-таки потрясающий наглец, а еще говорят, молодежь измельчала! Врут.

– Мой генерал, – обрадовал врач, – вас морозит из-за кровопотери. Я ушил рану, но нужно лежать. Десять дней, не меньше. Двигаться нельзя ни в коем случае, а нога должна быть поднята хотя бы на высоту подушки, иначе я ни за что не ручаюсь.

– А с подушкой ручаетесь?

Думаешь, что воюешь с прошлым, а оно все еще настоящее, а когда становится прошлым, война заканчивается. Незаметно и навсегда.

Сожалеет он! Как тот лис о сожранном петухе. До первой курицы.

Вижу, впала ты в грех трезвости и воздержания. Порицаю.

Убийцы и клеветники жрут из одной кормушки.