Третий день подряд идет мокрый снег,
Мне невмочь уже третью ночь -
Стонет старая рана, как человек,
Третий день подряд идет снег.
Третий день подряд идет мокрый снег,
Мне невмочь уже третью ночь -
Стонет старая рана, как человек,
Третий день подряд идет снег.
Мне хочется назвать тебя женой
За то, что так другие не назвали,
Что в старый дом мой, сломанный войной,
Ты снова гостьей явишься едва ли.
За то, что я желал тебе и зла,
За то, что редко ты меня жалела.
За то, что просьб не ждя моих, пришла
Ко мне в ту ночь, когда сама хотела.
– Ничто не затмит в моих очах красоты эльфийской Владычицы, – сказал он Леголасу, сидевшему с ним в одной лодке. – Отныне я смогу называть прекрасным только то, что исходит от нее. – Он приложил ладонь к груди и воскликнул: – Зачем я только пустился в этот Поход? Скажи, Леголас! Что мог я знать о главной опасности, подстерегавшей меня на пути? Прав был Элронд: нам не дано было предугадать, что нам повстречается. Я боялся тьмы, боялся пытки, и этот страх не остановил меня – а оказалось, что опаснее всего свет и радость. Если бы я о том ведал, я никогда не отважился бы покинуть Ривенделл. Прощание с нею нанесло мне такую рану, что куда там Черному Властелину, даже если бы я прямо сегодня попал к нему в руки!
— А ты налоги не платишь!
— Как же? Вот. За землю, за воду.
— А за снег?
— И за снег. На той неделе уплачено.
— Это под Новый год? Так то за прошлогодний снег! А за этот?
Она тяжело вздохнула, взглянув на раны, покрывающие ее тело: ссадины, порезы и синяки, за такое короткое время они стали неотъемлемой частью ее самой. Глаза вновь наполнились слезами и горячие дорожки пробежались по щекам, орошая раны на руках. Однако боли она не почувствовала, то ли оттого, что давно привыкла к таковой, а может дело в том, что все эти раны, на самом деле, покрывали не физическое, а астральное тело, ее душу.
И следующая слеза больно обожгла грудь.
... Проснётся вновь предчувствие зимы
И жажда детская рождественского чуда,
Захочется сугробов, и Луны,
И звёзд на небе… Пусть всё это будет!
Пусть принесёт с собой декабрь метель,
Снеговиков и свет гирлянд на ёлках.
Наступит время каждому теперь
Достать игрушки, спавшие на полках,
Украсить дом, созвать своих друзей
И говорить о важном до рассвета,
Чтоб Город вместе с нами захотел
Чаёвничать и вспоминать про лето...
Les blessure qui ne se voient pas
Nous font du mal bien plus que toutes les autres
On les enferme au fond de soi
Mais est-ce que toute une vie on les supporte?
Если бог нас своим могуществом
После смерти отправит в рай,
Что мне делать с земным имуществом,
Если скажет он: выбирай?
Мне не надо в раю тоскующей,
Чтоб покорно за мною шла,
Я бы взял с собой в рай такую же,
Что на грешной земле жила,-
Злую, ветреную, колючую,
Хоть ненадолго, да мою!
Ту, что нас на земле помучила
И не даст нам скучать в раю.
Взял бы в рай с собой расстояния,
Чтобы мучиться от разлук,
Чтобы помнить при расставании
Боль сведённых на шее рук.
Взял бы в рай с собой всё опасности,
Чтоб вернее меня ждала,
Чтобы глаз своих синей ясности
Дома трусу не отдала.
Взял бы в рай с собой друга верного,
Чтобы было с кем пировать,
И врага, чтоб в минуту скверную
По-земному с ним враждовать.
Ни любви, ни тоски, ни жалости,
Даже курского соловья,
Никакой, самой малой малости
На земле бы не бросил я.
— Нарушаешь уговор? А как же «плохие парни навсегда»?
— Да, но это «навсегда» закончилось, когда ты умер.
— Что? Ты что несешь, балбес?
— У тебя трижды останавливалось сердце, Майк.
— Маркус, послушай, этот подонок меня кое-чего лишил, и я это верну.
— Чего он тебя лишил, Майк? Ты все еще жив. Все, что он отнял — это легенду о пуленепробиваемом Майке, но я видел, как ты истекаешь кровью. Ты человек, такой, как и все остальные.
Быстро, грубо и умело за короткий путь земной
И мой дух, и мое тело вымуштровала война.
Интересно, что способен сделать бог со мной
Сверх того, что уже сделал старшина.