— Оберама Голд влюблен в тебя, он даже постригся. И аромат твоих духов облегчит его боль.
— Томми, сегодня мне сорок пять лет.
— Сорок пять и все еще разбиваешь сердца.
— Оберама Голд влюблен в тебя, он даже постригся. И аромат твоих духов облегчит его боль.
— Томми, сегодня мне сорок пять лет.
— Сорок пять и все еще разбиваешь сердца.
— Ты произнес прекрасную речь, что веришь в равные права для женщин компании, но когда доходит до дела, ты нас не слушаешь. Ты не доверяешь женщинам? Томас, это была всего одна женщина, может пора ее забыть?
— Забыть кого?
— Я знаю, что ты не в себе. Я ходила к врачу по твоему поводу. Не бойся, парни не знают, что ты болен.
— Я не болен, Полли.
— Это происходит, когда ты отдыхаешь. Вероятно, нервы, война, а может алкоголь. Его зовут «зеленым змеем». Черт, а может дело в нас? В нас, Шелби. В нашей цыганской крови. Мы живем где-то между жизнью и смертью. Ждем перехода, и в конце концов, мы привыкаем. Мы пожимаем руку дьяволу и проходим мимо.
— Один мужчина должен быть здесь.
— Ты права, Полли, Фредди должен быть здесь.
— В этой груди еще бьется сердце?
— Перемирие длится до рассвета.
— Я работаю на благо нашего дела.
— Ты горюешь. А когда ты горюешь, ты принимаешь неверные решения.
— Там ваша сестра рожает, а вы трепитись о машине.
— От мужчин тут мало толку.
— Но мы можем выпить.
— Платишь шлюхам за секс, убийцам за смерть.
— Ничто не бесплатно.
— Бедный Томас...
— Что за рапорт?
— Показания девочек.
— С кем они говорили?
— С кем же, кроме Бога.
— Он им свидетель.
— Есть Бог и есть Острые козырьки. Это Спарк Хилл, а мы в Смол Хит, мы гораздо ближе, чем Бог.
— И мы слышали ужасные вещи.
— У нас содержатся дети наихудшего сорта. Все они лгут, как дышат.
— Наполовину черную девочку вы заставляли мыться другим мылом!
— Мистер Шелби, ваши грехи стали легендой.
— Наши грехи!? По сравнению с избиением детей кирпичами и шлангами, наши грехи!... Наши грехи — пыль! Черная девочка повесилась, боясь вашего гнева.
— Я не вижу как...
— Не видите!? Так наденьте их! Наденьте очки, или я выдавлю вам глаза. И не думайте, что меня что-то остановит или что я боюсь ваших молитв, ваших крестов.
— Ваш мир дал трещину, как у тех избитых детей.
— Джон хотел уйти именно так — вместе с дымом. Но дело в том, что мы давно умерли, все вместе: Артур, я, Дэнни Пуля в башке, Фредди Торн и Иеремия... и Джон. Путь к отступлению был отрезан, патронов не осталось и мы ждали, что прусская кавалерия прискачет и добьет нас. И пока мы ждали, Иеремия предложил нам спеть «Зима была холодной...», но мы выжили и враги не появились, и мы поклялись, что нам было даровано лишнее время и перед смертью мы вспомним об этом...
— Ты помнишь, что Бог пощадил тебя, но как ты потратил дарованное время, Томас?
— Мама дала мне шесть пенсов, чтобы я купил маргарин, яйца и хлеб. А я принес...
— Пирожное и кокос?
— Да, это были все наши деньги до конца недели. И мама избила меня сковородой.
— Так зачем же вы купили пирожное?
— Я считал, что она его заслужила. И все мы. Я никогда не мог понять: почему такие как мы едят только хлеб и чертово сало? Я хотел быть другим, вот и все.
— Вы другой...