Эрик-Эмманюэль Шмитт

Мне кажется, между медициной и литературой есть что-то общее — в частности, интерес к человеку и его недугам. Писатель исцеляет души. Когда мне говорят «ваша книга помогла мне в трудную минуту», это лучший для меня комплимент.

Другие цитаты по теме

Нужно быть смелым, чтобы выбрать путь писателя. Предстоит долго трудиться и быть верным своей мечте, несмотря на все трудности — а их будет немало. Насмешки, критика, отказы — самые безобидные из них.

Это дорога, которая проверяет на прочность того, кто по ней идёт.

Если вы тоже рождены сказителем, если чувствуете, что не можете не писать — рассказывайте истории.

Да, рассказы читают неохотно — рассказывайте истории.

Да, вам откажут все издательства — рассказывайте истории.

Да, первые несколько десятков историй будут ни на что не годными — рассказывайте истории.

Не упустите возможность оставить свой свет. Нет ничего хуже того, чтобы потратить свою единственную драгоценную жизнь на пустые дела, на суету без следов.

Я не понимаю литературы. Это непродуктивная и напрасная потеря времени. Писатели исчезнут.

А еще я думал о книгах. И впервые понял, что за каждой из них стоит человек. Человек думал, вынашивал в себе мысли. Тратил бездну времени, чтобы записать их на бумаге. А мне это раньше и в голову не приходило.

Случайно попала в руки «Анна Каренина» Толстого. Помню новизну и необычное удовольствие, которое доставлял роман. Впервые читал книгу, которая была как море — ноги не доставали до дна. И это впечатление осталось навсегда. Великое художественное произведение — это когда ноги не достают до дна.

В англосаксонской литературе немало произведений, где герои соревнуются в благородстве. Например, «Запад и Восток» Киплинга. В нашей литературе я что-то не могу припомнить таких героев. У нас есть прекрасные, благородные герои, но им не с кем соревноваться в благородстве, они всегда в одиночестве.

Может быть, дело в том, что в нашей истории не было рыцарства? Чешутся руки написать стихи о состязании двух людей в благородстве. Но не могу найти сюжета.

С тех пор я постоянно пользуюсь книгами как средством, заставляющим время исчезнуть, а писательством – как способом его удержать.

И каждый из троих несчастных этих ждет -

Раз напечатан он и втиснут в переплет, -

Что будут на него смотреть как на персону,

Что сможет он пером решать судьбу короны,

Что на малейший шум вокруг их новых книг

К ним пенсии должны слетаться в тот же миг...

— Вы тут работаете? — спросила Рина, хотя это было абсолютно очевидно.

— Ну да.

— А флешка? Вы сохраняете на флешку?

— Зачем?

— Ну, жесткий диск может полететь. Пропадет все.

— Да нет, — ответил Воинов рассеянно и, перевернув клавиатуру, подул, вытряхивая крошки. — Когда-то сохранял, трясся, суетился, а теперь нет. Писатель должен быть готов писать вилами по воде или пальцем по песку. Если хотя бы на миг усомнишься, что это не так, то все — смерть. Радость творчества — это когда пишешь вилами по воде и не боишься, что это исчезнет...

Толстой удивляет, Достоевский трогает.

Каждое произведение Толстого есть здание. Что бы ни писал или даже ни начинал он писать («отрывки», «начала») — он строит. Везде молот, отвес, мера, план, «задуманное и решенное». Уже от начала всякое его произведение есть, в сущности, до конца построенное. И во всём этом нет стрелы (в сущности, нет сердца).

Достоевский — всадник в пустыне, с одним колчаном стрел. И капает кровь, куда попадает его стрела. Достоевский дорог человеку. Вот «дорогого»-то ничего нет в Толстом. Вечно «убеждает», ну и пусть за ним следуют «убеждённые». Из «убеждений» вообще ничего не выходит, кроме стоп бумаги и собирающих эту бумагу, библиотеки, магазина, газетного спора и, в полном случае, металлического памятника. А Достоевский живёт в нас. Его музыка никогда не умрёт.

Если кто-то просит подарить ему целый мир, просто уточните: в твердой обложке или в мягкой.