Кто сказал, что я умру в понедельник?
Пожирая себя изнутри,
Обрекая себя на вечность
Неизвестной мне пустоты.
Я бы выбрал скорей воскресенье,
Что бы в среду меня погребли,
Забыли меня в субботу
Разбредаясь в леса суеты.
Я не вернусь не верь словам,
Кроется в тени ложь во блажь.
Эти плоды всегда дают горечь,
Меньше возьмешь больше отдашь.
Я видел края своей жизни,
Но за них не ходил никогда.
Там поля неведомой силы
Всех живущих тоска...
Сонет — монета, и на ней портрет
Души. На обороте же прочтите:
Он плата ли за гимн, что Жизнью спет,
Приданое в Любви роскошной свите,
Налог ли Смерти, собранный Хароном
У пристани, под чёрным небосклоном.
Эта мука — проходить трясиной
Неизведанного в путах дней -
Поступи подобна лебединой.
Смерть — конечное непостиженье
Основанья нашей жизни всей -
Робкому его же приводненью.
Подхватив его, речное лоно
Постепенно, нежно и влюбленно,
Всё теченье снизу уберёт,
Лебедь же теперь, воссев на ложе,
С каждым мигом царственней и строже
И небрежней тянется вперёд.
Я снимаю с вешалки пальто и слоняюсь по кухне, слушая листья, тени, еле слышное кружение пыли.
Упокоенным – покоя, а живым – не жить без боли,
Без ромашкового поля, к бою скрещенных мечей.
И, конечно, без любви не жить нам, как земле без соли:
Смерть каждая – твоя смерть – так становятся сильней...
У каждого свой
храм.
И каждому свой
гроб.
Юродствуй,
воруй,
молись!
Будь одинок,
как перст!..
... Словно быкам —
хлыст,
вечен богам
крест.
Мы не просили этой музыки в зале,
куда были приглашены,
И поскольку,
повсюду нас тьма окружает,
мы обратиться к свету лицами должны...
Мы терпим любые невзгоды,
чтобы радоваться доброй вести,
Нам дарована боль,
чтобы мы познали восторг,
Нам дарована жизнь в отрицание смерти...
Мы не просили этой музыки в зале,
Но раз уж мы здесь — пора танцевать...
Не угаснет желанье, что движет нами —
Смерть мечтой одолеть, задуть вихрем пламя,
В грёзах ищем мы мёртвых, найти не в силах,
Быстро грёзы летят — всё же пламя быстрее,
В небесах опустевших, недоступное, реет,
Напрягаем мы зренье — очи тьма ослепила,
Да и слух уставший слабеет.
Разве же можно,
чтоб все это длилось?
Это какая-то несправедливость...
Где и когда это сделалось модным:
«Живым — равнодушье,
внимание — мертвым?»
Люди сутулятся,
выпивают.
Люди один за другим
выбывают,
и произносятся
для истории
нежные речи о них -
в крематории...
Что Маяковского жизни лишило?
Что револьвер ему в руки вложило?
Ему бы -
при всем его голосе,
внешности -
дать бы при жизни
хоть чуточку нежности.
Люди живые -
они утруждают.
Нежностью
только за смерть награждают.
Я нестерпимо, до ожогов души — живу. И вижу высшее проявление бытия в великом контрасте. В единении уродства и красоты, любви и боли, зла и добра, жизни и смерти, рождения и энтропии, тьмы и света, экстаза и агонии. В их слипшемся единстве, в их отчаянном соитии до исступления, до самоотдачи, до самозабвения. Каждую секунду я чувствую беспредельную боль и безграничное счастье. Пик бездны. А человек... Я хочу, чтобы он видел то, что вижу я. Я хочу, чтобы он чувствовал мои злые дары. Я хочу, чтобы все было — здесь и сейчас. Я хочу, вожделею, алчу, жаждую. Это, черт побери, просто сексуально. Ты видел, как бесконечно прекрасно, невыносимо жадно смерть целует жизнь? Как тесно обвивают зачатки распада любое созидание? И здесь твоя гениальность становится моим безумием. Но так и должно быть, отец, по образу и подобию. Так и должно быть.
Cлайд с цитатой