Как я ненавижу тайну, которая окружает нас. Мы боимся друг друга. Мы боимся всего.
Мне немножко грустно. Что-то изменилось в наших отношениях.
И слишком резко. Может быть, со временем это пройдёт...
Как я ненавижу тайну, которая окружает нас. Мы боимся друг друга. Мы боимся всего.
Мне немножко грустно. Что-то изменилось в наших отношениях.
И слишком резко. Может быть, со временем это пройдёт...
И всё-таки поневоле унаследованный страх холодком елозил между лопатками. Что поделать — непоротое поколение до сих пор лежит поперёк лавки. Ждёт, пока для него розгу срежут.
— ... Всего пять лет прошло — а сколько забыто?
— Ничего не забыто. Погребено под более новой информацией, но по-прежнему живо.
— Одно и то же, дайвер, суть не меняется.
В них не было ничего. Никакого выражения вообще. И в них не было даже жизни. Как будто подёрнутые какой-то мутной плёнкой, не мигая и не отрываясь, они смотрели на Владимира Сергеевича. . Никогда в жизни ему не было так страшно, как сейчас, когда он посмотрел в глаза ожившего трупа. А в том, что он смотрит в глаза трупа, Дегтярёв не усомнился ни на мгновение. В них было нечто, на что не должен смотреть человек, что ему не положено видеть.
Страх убивает в нас человечность.
Плюхнулся на тахту. Хорошо, что не стал вчера заправлять. Какой же я стал... предусмотрительный. Уже года три, пожалуй...
В конце концов — информация не бывает лишней.
Я знаю их — часы скорбей:
Мученья, упованья, страх,
Тиски обид, шипы страстей,
Цветы, рассыпанные в прах;
Бездонный ад над головой,
Пучины стон, недуг зари
И ветра одичалый вой -
Они со мной, они внутри.
Иной бы это разбренчал
На целый мир, как скоморох;
Но я о них всегда молчал:
Их знаешь ты, их знает Бог.
Я не боюсь того, чего нельзя увидеть, вроде гномов.
Но для большинства сотрудников офисная жизнь — квинтэссенция существования.