Человечество упорно шло к самоуничтожению — ломало существующие и рабочие социальные модели, придумывая взамен немыслимые и нежизнеспособные, создавало всё новые и новые средства массового уничтожения, конфликтовало, воевало, боролось с плохим — развивая и популяризируя его, поддерживало хорошее — давя и дискредитируя. Всё шло вразнос... Но ведь так, наверное, бывает при любом социальном катаклизме. При революциях, крушении и становлении империй, возникновении новых религий, даже при промышленном перевороте. Всегда мир сгорал и рушился, погребая ни в чем не повинных неудачников под своими обломками — а потом вставал из руин и пепла, благообразный и привлекательный. Кого нынче волнует судьба помирающего с голода луддита или язычника, не принявшего христианство? Да никого. Победитель получает всё, в том числе и право переписать историю на свой вкус.
Денис Симонов
А доверие — всего лишь производное от правды...
Люди врали друг другу веками и тысячелетиями. С тех пор, как научились говорить, а может быть и раньше.
Дети врали родителям «я далеко не уходил», а родители врали детям «у нас всё хорошо». И доверяли друг другу, успокоенные, потому что не правда им была нужна, а спокойствие. Жены врали мужьям — «я люблю только тебя», а мужья врали женам — «ты у меня единственная» — и, успокоенные, садились ужинать. Царьки врали народу, что заботятся о нём, народ врал царькам, что любит их, и все получали свою порцию фальшивого доверия. Производители врали потребителям, врачи врали больным, писатели врали читателям, полководцы врали солдатам. И все как бы доверяли — но доверия и в помине не было.
Когда ты умираешь, то ты этого не чувствуешь, плохо всем вокруг. Примерно то же самое, когда ты тупой.
— Вазелин готовь, — посоветовал Александр и закрыл дверь.
Кажется, он всё-таки что-то знал.
— А зачем вазелин?
Я посмотрел на Михаила с подозрением.
— Нет, я понимаю смысл выражения, — успокоил он меня. — Но, во-первых, твой начальник — женщина, поэтому смысл меняется на совершенно противоположный...
— То, что она женщина, не помешает ей употребить меня и с вазелином, и без вазелина, — вздохнул я, вставая.
Настя заглянула мне в глаза.
— Зачем мы живём, Денис?
— Чтобы быть живыми, — ответил я, отпирая дверь.
Говорил мне отец: «Когда женишься до двадцати, то женишься не на женщине, а на своих фантазиях».
Если что — считайте меня идиотом, — сказал я и пошёл навстречу колонне. Хотелось достать платок и начать им размахивать в знак мира.
— Я не могла больше смотреть, как мой любимый человек старится, — сказала она. — Теряет форму, привлекательность, ясность ума… Когда-нибудь он стал бы кваzи… но вот таким… старым и нелепым… — Она презрительно посмотрела на Михаила. — В то время как настоящая, полноценная, высшая жизнь — рядом. Надо лишь умереть, пройти неприятный этап… и воскреснуть. Вечно молодым.
— Вечно мёртвым, — шёпотом сказал я.
— Вечно молодым, – повторила Виктория и замолчала.
— «Любимых убивают все, — сказал Михаил и рывком поднял Викторию со ступенек. — Но не кричат о том. Трус поцелуем похитрей. Смельчак — простым ножом».
— Стихи пишете? — поинтересовалась Виктория.
— Это Оскар Уайльд, дура дохлая, — сказал я. Покосился на Михаила. — И дело не в том, что дохлая, а в том, что дура.