Аль Квотион. Слово, которого нет

Может быть, это вдавленные в асфальт окурки, переполненные мусорки во дворах, облезлые неуютные больницы и школы, нелепые детские площадки со сломанными качелями и пьяными людьми на скамейках, яркие витрины, отражающиеся в грязных лужах, незаметное и безграничное давление сотен, тысяч блеклых стен вокруг меня заставляют видеть этот город таким. А может быть, я просто заразился ангедонией у какого-то бездомного хромого пса с воспаленными мутными глазами, но смотрю вокруг задушено, черно. И сквозь беспрерывное смеркание рассудка никак не могу разглядеть что-то, что заставит расправить плечи, вздохнуть и просто жить дальше. Единственное, чего хочется — это идти. Просто идти, не куда-то, а прочь. Идти до тех пор, пока хватает сил. Идти вперед и найти там, впереди, что-то для себя.

0.00

Другие цитаты по теме

Я хотел быть с тобою, но по приметам дождей твои следы превратятся в мишуру фонарей, не оставляя ничего, сжигая в пепел мосты.

И кто-то это читает, но, к сожаленью…

Ползи в метро, садись в маршрутку, беги, беги по городам, и каждую свою минуту люби как женщину, как храм.

В небе вырастают города, похожие, на первый взгляд, на тучи.

Вечер сулит мне печаль, бьется тоска о причал,

Веки мой город сомкнул, слушая звезд тишину.

Мысли уходят ввысь, солнце спешит за край.

Только молю — дождись, только молю — узнай!

Забывать надежды — пустое дело:

где-то в сердце живет огонек, не гаснет.

А с мечтами всё обстоит сложнее:

разум точно знает — они напрасны.

Поправимо ли это? Разбито сердце,

из осколков целое — нет, не склеить.

Даже музыкой что-то мне не согреться.

Даже в дружбу что-то мне не поверить.

Поэт писал. Врал, врал в каждую строку. А может быть, не врал, может быть, скорлупа в нем треснула, и вылупился слепой бог, способный видеть только чужими глазами. И бог внутри созидал, подчиняясь законам сохранения энергии. Поэт писал, а в уголках губ все отчетливей проступала энтропия, все тяжелее становились руки, все более ненужным чувствовалось собственное тело, ограничивающее алчущий разум, пожелавший охватить вселенную. Но из каждого штриха распада и разложения рождался костяк нового мира, молодого и сильного. А потом поэт упал. Даже не упал, сполз, скатился на пол легким, почти невесомым ворохом и затих. В комнате пахло настоящим.

Там, где птицы молчат,

там, где больше не слышен их крик,

где назначена многим из нас нелюбовь и невстреча,

там, где птицы молчат,

там и ты остаешься теперь.

Каждый день мы откладываем свою жизнь на потом. Мы откладываем на потом самих себя. Раз за разом. Но беда в том, что в какой-то момент гонки за будущим ты вдруг смотришь на свои руки: неумолимо стареющие, слабые, немощные, и понимаешь, что твое «потом» никогда не наступит. Что оно ни у кого никогда не наступает. Живет, живет, маячит где-то на горизонте, щедро пичкает надеждой, а потом вдруг превращается в жесткое «поздно» и проступает жилистым приговором времени на старческих руках.

В ответ на широкий размах твоего эгоизма, мне хочется стать ничем. Просто так. Назло.

Все хорошо. Простите мне невозвращенство листопада. Ах, пани, счастье на земле — не больше, чем наивность взгляда.