Аль Квотион. Слово, которого нет

Другие цитаты по теме

Пока юношеские мечты об идеальной семье искалеченными личинками уползают из души, я иду по улицам города и всматриваюсь в витрины, видя в них то, к чему так стремился когда-то. Вот же она, эта идеальная семья. Скалится выбеленными до зеркальности зубами, растекается толстым слоем счастья по мокрым от дождя рекламным стендам, подмигивает красивыми лицами случайным прохожим. А у меня зубы желтые, на верхнем кариес разросся до размеров отхожей ямы и пахнет точно так же, лицо отекшее, серое, грубое, здоровье хромает на обе ноги и спотыкается на жизненных поворотах. И снова проскакивает шальная мысль: вот они, продавцы счастья человеческого, торговцы моими несбывшимися мечтами.

Отсутствие перемен страшно не скукой, превращающей мух пустяковых обид, этих обитателей любой судьбы, в слонов многолетних страданий. Оно страшно отсутствием опыта, созидающим стариков с интеллектом подростка. Потому что любые перемены, хорошие ли, плохие ли, — лишь неизбежные ступени к обретаемой мудрости. Потому что не так страшно терять любовь и счастье, как наблюдать смерть собственной души, становящейся безжизненным слепком с переживаний прошлого. В личном мире, лишенном самой сути жизни — движения.

Почему так получилось? Когда он успел забыть, как это просто — быть счастливым? Вроде бы юность была совсем недавно, вроде бы он смеялся с ней вместе еще вчера. А потом закрутило, завертело, и он забыл. Они оба забыли. Но ничего не исчезло. И эти теплые руки — доказательство и оправдание всему. Это по-домашнему уютное ворчание, запах крема, слепящее солнце и какое-то легкое чувство детства в груди. Того времени, когда мы еще не успеваем забыть, что счастье где-то внутри, не успеваем его потерять под грудой хлама, который начинаем считать чертовски важным.

Сначала он был счастлив. Он видел свет, он впитывал его кожей, он смеялся беспечно и засыпал на руках ласковой матери. Безмятежность младенчества — колыбель грядущей войны с самим собой. Детство — это время большого мира. Большие люди, большие деревья, огромное небо. А ты совсем мал, ты еще пускаешь слюни на грудь беззубым ртом, но уже жадно глотаешь сущее вокруг себя. Не умея запоминать, ты просто улыбаешься ему.

А потом в какой-то момент все рушится, и я ловлю себя на том, что ищу только одно — смысл жизни. Он ведь нужен. Иногда он просто необходим. Нет, если тебе изначально, еще с детства вложили правильную инструкцию, грамотное расписание судьбы — окончить школу, окончить институт, создать семью, устроиться на работу, дожить до пенсии, завещать будущее внукам, то вопрос о смысле только мешает, угнетает, расстраивает, выбивая из привычной и проторенной колеи. Тогда смысл этот — враг. Как враг любая неожиданность, меняющая размеренный план.

Когда-то я читал, что свой выбор мы совершаем каждый день. Может и так, но когда течешь по инерции в бытовой рутине, когда шлепаешь босыми ногами по лужам мелочей, когда вечером нужно спать, утром нужно на работу, выбора нет. Точнее, в чем-то он наверняка есть, но мы его не чувствуем. Мы просто живем, делая то, что уже привыкли, то, что вросло в нас между обязанностью и привычкой. А ведь если мы чего-то не чувствуем, то оно уже почти не существует.

Колдовство не шиномонтаж, гарантии не дает, это тонкие материи, которые можно порвать одним неосторожным словом. Так что помимо зелья найди в себе силы понимать его, не замыкаясь в беспросветном эгоизме, не выдумывая лишних обид от скуки, не диктуя диких списков обязанностей настоящего мужчины, ища во всем возможность укрепить отношения, а не повод испытать их на прочность, чтобы доказать себя, любимой, что ты нужна и востребована.

Я стал отцом. У меня сын. Понимание приходило долго, неторопливо, словно давая мне время обдумать и проникнуться каждым шагом на этом пути. Отцом я стал не сразу, я учился этому каждую минуту, открывая для себя все новые и новые штрихи обновленной жизни. Не скажу, что, когда я впервые взял на руки своего сына, я изменился, стал другим, нет. Я просто держал в руках фыркающий сверток, все искал что-то важное в этом маленьком личике, но видел только ребенка. Но потом, день за днем наблюдая, как он растет, я рос вместе с ним. Моя жизнь словно раздвоилась, наше дитя подарило мне вторую судьбу, свою. И к моим привычным взрослым переживаниям прибавились переживания разбитой коленки, радость хорошей оценки в школе, гордость за первые успехи и смущение ранней влюбленности. Сын рос, стал взрослым мужчиной, и однажды мне на руки положили моих внучек. Сердце щемило от счастья и нежности, но я просто молча смотрел на них и улыбался.

Голуби — совершенно бессмысленные создания. Они всегда рядом, самый привычный для города вид птиц: курлыкают, ищут еды, смотрят вокруг глупыми круглыми глазками, лениво выпархивая из-под ног. Регулярно я их подкармливаю хлебом, но чаще — не замечаю. Как кто-то сказал: те же крысы, только с крыльями. Я, правда, и крысу, когда-то жившую в подъезде, подкармливал. Конечно, источник заразы, но люди тоже не ангелы, а все мы, как говорится, под Богом, все живые. Примерно так я думал, пока однажды весной не увидел птенцов голубя. И вдруг не осознал, что при всей привычности самих птиц, птенцов я вижу первый раз. До этого я видел только взрослых матерых голубей. А тут — птенец. Впервые. И как все, происходящее впервые, это выделилось из общего будничного фона и запомнилось, слегка изменив взгляд. Всего лишь птенец, покрытый растрепанным пухом, с желтым клювом, жадно открытым нараспашку, пронзительно писклявый. И снова мелькнула мысль: я ведь живу в городе, в котором голубей хоть ешь. Но вот передо мной птенец, и пищит он громко и противно, а я ведь никогда раньше не только не видел, но и не слышал их. Ни разу. Эта история случилась давно, детали уже подзабылись, я сменил не один город. Но до сих пор, фотографируя улицы, я заползаю во все щели, забираюсь на все крыши, спускаюсь в подвалы. И самым краешком сознания я высматриваю птенцов голубей. Ищу и не нахожу, превращая их в воображении в полумифических существ, живущих только в моей фантазии. После этого случая я все внимательнее смотрю вокруг и все чаще задаюсь вопросом: а что еще я не замечаю, упускаю, теряю в суете, до повязки на глазах привыкнув к своей жизни.

Каждый день мы откладываем свою жизнь на потом. Мы откладываем на потом самих себя. Раз за разом. Но беда в том, что в какой-то момент гонки за будущим ты вдруг смотришь на свои руки: неумолимо стареющие, слабые, немощные, и понимаешь, что твое «потом» никогда не наступит. Что оно ни у кого никогда не наступает. Живет, живет, маячит где-то на горизонте, щедро пичкает надеждой, а потом вдруг превращается в жесткое «поздно» и проступает жилистым приговором времени на старческих руках.