Для славы мы хотим свидетелей — для горя только тайны.
Горе вам, когда все будут хвалить вас.
Для славы мы хотим свидетелей — для горя только тайны.
Так бедная страдалица старалась утешить других и саму себя. Она достигла желанного умиротворения. А я, истинный убийца, носил в груди неумирающего червя, и не было для меня ни надежды, ни утешения. Элизабет тоже горевала и плакала; но и это были невинные слезы, горе, подобное тучке на светлом лике луны, которая затмевает его, но не пятнает. У меня же отчаяние проникло в самую глубину души; во мне горел адский пламень, который ничто не могло загасить.
... человеческое горе никак не может обойтись без памятников из песчаника или мрамора, а при повышенном чувстве долга или соответствующем наследстве — даже из отполированного со всех сторон черного шведского гранита.
На третий год войны, все понятия о том, что такое горе, и чем можно помочь человеку в горе, и что он должен испытывать, когда у него горе, – всё это уже давно спуталось, нарушилось, полетело к чёрту…
— Эй, видишь этих людей?
— Да...
— Эти др*чилы теперь твои самые лучшие друзья на свете, без них ты ничто. Запомни.
— Снимаем сцену со слов «сладкуля»!
— Твоя семья никогда тебя не поймёт. Любовники кинут, или попытаются изменить тебе, но фанаты — будь к ним добра, и они будут добры к тебе.
— Снимаем, камера готова.
— Самое главное — давать людям то, что они хотят. Даже если это убьёт тебя, даже если это опустошает так, что опустошать уже нечего. Что бы ни случилось, как бы ни было больно, не прекращай танцевать, не прекращай улыбаться. И дай этим людям то, что они хотят.
Это небо набухло как вымя,
и висит над моей головой.
и по-волчьи хотела бы выть я,
и чтоб кто-нибудь слышал мой вой.
Эх ты, родина, горе-злосчастье,
ты в кого уродилась такой?
И за домом сплошное ненастье,
и в дому лишь один непокой,
и в душе...
Но об этом уж слишком -
лучше я о душе промолчу:
не понять ни умом, ни умишком
этот вымысел.
Эту свечу.