Не за каждый хватайся гуж,
если дюж...
Отпусти, довольно:
я боюсь, будет бить меня муж,
и ему будет больно.
Не за каждый хватайся гуж,
если дюж...
Отпусти, довольно:
я боюсь, будет бить меня муж,
и ему будет больно.
А батюшка сказал строго,
что ты любишь мать больше Бога,
а я возразила, что Бога любят многие,
а маму я одна,
потому что отец от нас ушёл...
Кто варит варенье в июле,
тот жить собирается с мужем,
уж тот не намерен, конечно,
с любовником тайно бежать.
Иначе зачем тратить сахар,
и так ведь с любовником сладко,
к тому же в дому его тесно
и негде варенье держать.
Кто варит варенье в июле
в чаду на расплавленной кухне,
уж тот не уедет на Запад
и в Штаты не купит билет,
тот будет по мёртвым сугробам
ползти на смородинный запах...
Кто варит варенье в России,
тот знает, что выхода нет.
И они ушли. В свой рай.
А я осталась в своём. А мама -
теперь я это знала — была в своём.
Нас всех друг у друга не было.
И это было несправедливо.
Но рай строится не по справедливости,
а по душе.
— А почему у тебя такие большие глаза?
— Чтобы лучше видеть тебя.
— А почему у тебя такие большие уши?
— Чтобы лучше слышать тебя.
Но чтобы лучше видеть и слышать,
нужно иметь не большие глаза и уши,
а большое сердце.
Если поезд ушёл, надо как-нибудь жить на вокзале:
в туалете, в буфете, под фикусом пыльным, у касс,
ибо нам небеса это место и век навязали,
как вовек полагалось верхам: не спросивши у нас.
Надо ставить заплатки на платья и ставить палатки,
разводить не руками, а кур, хризантемы, костры,
и Писанье читать, и держать свою душу в порядке,
и уехать хотеть за троих, то есть как три сестры.
Сначала жаль только Татьяну,
потому что её не любят,
и Ленского,
потому что его убивают.
А потом жаль Онегина,
потому что куда страшней,
когда не любят и убивают не тебя, а ты.
А потом — Ольгу,
потому что самое страшное -
убивать, не замечая, что убиваешь.
А потом — опять Татьяну,
потому что она любит того, кого убивает.
А потом — опять Онегина,
потому что он всё-таки жив.
А потом жаль всё: «наше всё», -
потому что его убили.
А потом жаль всех нас,
потому что мы лишние,
потому что в России все живые лишние.
Это небо набухло как вымя,
и висит над моей головой.
и по-волчьи хотела бы выть я,
и чтоб кто-нибудь слышал мой вой.
Эх ты, родина, горе-злосчастье,
ты в кого уродилась такой?
И за домом сплошное ненастье,
и в дому лишь один непокой,
и в душе...
Но об этом уж слишком -
лучше я о душе промолчу:
не понять ни умом, ни умишком
этот вымысел.
Эту свечу.