Не за каждый хватайся гуж,
если дюж...
Отпусти, довольно:
я боюсь, будет бить меня муж,
и ему будет больно.
Не за каждый хватайся гуж,
если дюж...
Отпусти, довольно:
я боюсь, будет бить меня муж,
и ему будет больно.
... где погаснет око Мужа,
там взойдут глаза Жены.
А мёртвые беспомощны, как дети,
друг к другу жмутся и глядят нам вслед.
И ты глядишь,
в сиреневом берете,
и падают снежинки на берет.
И даже с места сдвинуться не в силах,
всё ждёшь, когда я за тобой приду...
Так ждут нас наши мёртвые в могилах,
как дети у забора в детсаду.
... А ты ни в чём не виноватый,
а просто ты такой, как есть.
И тучи грязно-серой ватой
несутся, и числа им несть.
А та, с которою не нужен
тебе весь мир и весь тот свет,
идёт с другим сейчас на ужин.
И выбора другого нет.
А я люблю тебя как дура,
и снова дождь идёт косой,
и лишь одна литература
сияет вечною красой.
Сначала жаль только Татьяну,
потому что её не любят,
и Ленского,
потому что его убивают.
А потом жаль Онегина,
потому что куда страшней,
когда не любят и убивают не тебя, а ты.
А потом — Ольгу,
потому что самое страшное -
убивать, не замечая, что убиваешь.
А потом — опять Татьяну,
потому что она любит того, кого убивает.
А потом — опять Онегина,
потому что он всё-таки жив.
А потом жаль всё: «наше всё», -
потому что его убили.
А потом жаль всех нас,
потому что мы лишние,
потому что в России все живые лишние.
А батюшка сказал строго,
что ты любишь мать больше Бога,
а я возразила, что Бога любят многие,
а маму я одна,
потому что отец от нас ушёл...
И они ушли. В свой рай.
А я осталась в своём. А мама -
теперь я это знала — была в своём.
Нас всех друг у друга не было.
И это было несправедливо.
Но рай строится не по справедливости,
а по душе.
Если поезд ушёл, надо как-нибудь жить на вокзале:
в туалете, в буфете, под фикусом пыльным, у касс,
ибо нам небеса это место и век навязали,
как вовек полагалось верхам: не спросивши у нас.
Надо ставить заплатки на платья и ставить палатки,
разводить не руками, а кур, хризантемы, костры,
и Писанье читать, и держать свою душу в порядке,
и уехать хотеть за троих, то есть как три сестры.
— Ешь, ешь, — сказал управдом с порога. -
Жизнь есть жизнь.
Крепись, мужайся и держись.
И я подавилась.
Потому что за последние дни мне столько раз
говорили эти слова,
что они в меня больше не лезли.
Вспомнил слова старика о страхе: «Есть лишь одна сила, которая его превосходит. Любовь». Слова успокаивали. Вот только как обрести любовь? Если искать ее намеренно, ни за что не найдешь. Так сказал У Май.
Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть больше, нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня...