— Все-таки, — говорит он, — ужасная у меня манера — рассказывать с самого начала, по порядку.
Но с детством у меня сложно, я его помню, как кино или книгу — очень мило, но при чем тут я?
— Все-таки, — говорит он, — ужасная у меня манера — рассказывать с самого начала, по порядку.
Но с детством у меня сложно, я его помню, как кино или книгу — очень мило, но при чем тут я?
Одиночество — это ведь не просто отсутствие спутника жизни или собеседника, такое-то удовольствие нараз себе можно организовать, достаточно надолго отключить телефон, запереться в своей комнате или в рабочем кабинете или, не знаю, на дачу уехать, все по-разному выкручиваются, но, в целом, ничего сложного.
Просто невозможно заставить себя сделать некоторые вещи, пока тебя не припрут к стенке!
... мы оба начинаем хохотать, громко, взахлеб, как бывало в детстве, когда остановиться совершенно невозможно и всякая попытка успокоиться только подливает масла в огонь.
Проблема в том, что я не люблю возвращаться. Во всяком случае, туда, откуда я ушёл в твёрдой уверенности, что это навсегда.
— Я неоднократно убеждался, что быть человеком — весьма опасная и зачастую прискорбная участь...
Просто мне позарез нужно, что бы иногда случалось нечто из ряда вон выходящее. Необыкновенное. Необъяснимое.
Я уже не раз замечал, что брань действует как мгновенная анестезия. Боль не то чтобы проходит совсем, но становится вполне терпимой.