— Не пойму, чего такого люди находят в этих роботах.
— Ну... Это одна из самых распространённых людских мечтаний, связанных с высокими технологиями. И эта тема куда глубже, чем кажется на первый взгляд.
Люди таким способом хотят на просто облегчить свою жизнь, а поиграть в бога, дав жизнь совершенно не похожему на них существу, и видеть, как они благодарно выполняют работу людей.
Владельцы компаний получают безвольных и послушных работников, а семьи-прислугу...
Война изменилась. Дело больше не в нации, идеологии, этнической принадлежности. Это бесконечная череда сражений, в которых бьются люди и машины. Война и трата жизни стали хорошо смазанным механизмом. Солдаты с идентификатором используют оружие с идентификатором и оснащение с идентификатором. Наномашины в их телах улучшают и регулируют их способности. Контроль поля боя, генетики, информации, эмоций — всё под наблюдением и контролем. Век устрашения сменился веком контроля — всё во имя избежания катастрофы из-за оружия массового поражения. И тот, кто контролирует поле боя, контролирует саму историю. Когда поле боя под постоянным контролем, война становится рутиной.
Любая современная технология имеет удалённое управление. Любая. Это значит, что если мы садимся на какой-нибудь фейсбук, или сажаем государственное управление наше на какую-нибудь иностранную систему, то нам в один момент его могут выключить.
— Ты, профессиональная убийца, и боишься пауков?!
— Я тоже человек. У каждого есть свои страхи, которые он старается никому не показывать. Пока у тебя есть слабости, ты остаешься человеком. Пока ты можешь испытывать эмоции, ты живешь. И неважно, насколько ты крут, пока есть то, что заставляет бояться и жаться в угол, ты остаешься таким же слабым человеком, как и другие. Слабость не грех, а доказательство человечности. Если бы у меня не было бы чувств, страхов и эмоций, я была бы обычным орудием для убийств. Не более.
Мы создали всемирную цивилизацию, ключевые элементы которой — транспорт, связь, производство, сельское хозяйство, медицина, образование, развлечения, экология и даже выборы, основной механизм демократии — полностью зависят от науки и технологии. А еще мы устроили так, чтобы никто не мог разобраться в этой науке и технологии. Прямой путь к катастрофе. Сколько-то еще мы так протянем, но рано или поздно горючая смесь невежества и могущества взорвется прямо у нас под носом.
Роботы и искусственный интеллект все больше и больше входят в нашу жизнь, и с этим трудно бороться. Единственный здоровый подход к этому — менять сознание и сражаться с идеей, что однажды обществом станут править роботы. Я не хотела бы жить в таком мире. Мне дороги человеческие эмоции. С другой стороны, я видела сюжет про американского солдата, который сильно пострадал в Афганистане от химических веществ, у него был страшный ожог внутренних органов и ужасные боли. И для него создали виртуальное пространство, входя в которое он ощущал, что тело его наполнено льдом, — только так он избавлялся от боли. Вот это здорово! Нельзя делить все на черное и белое. Нужно во всем разбираться самим, осознавать проблемы и понимать, какие границы не следует переходить.
Я имею смелость утверждать, что с одной стороны происходит технологизация процесса через формирование управления этим процессом, и захват этой управляющей точки. Это довольно стандартный ход, когда изначальный повод уже совершенно неважен, создаются специальные люди, стандартные персонажи. Происходит технологизация уличного протеста. Время от времени всегда возникает повод для такого эмоционального всплеска. Но он уходит. Управляющие понимают, что если не перевести сейчас это на новый уровень радикализации, то всё это исчезнет, что они и попытаются сделать. Технологии здесь тоже понятны. Поэтому нужны новые поводы, нужны сакральные жертвы. И за этим нужно следить очень серьёзно.
Нас окружают технологии, но мы не знаем, как они работают. Нам кажется, что, раз мы впереди технологического прогресса, значит, мы гении. Провались мы назад во времени, провались сквозь червоточину и очутись в Италии эпохи Возрождения перед советом лучших умов того времени, то мы, наверное, были бы богами! Мы бы начали научную революцию, стали бы чудом эпохи, мы бы рассказывали им неслыханные вещи. Это было бы невероятно. Нет. Мы в трёх вопросах от того, чтобы выставить себя придурками.
И первый вопрос: «Что у вас есть в будущем, путешественник во времени?» А ты бы такой: «У нас есть потрясающая штука, компьютер. Компьютер стоит в комнате. Он есть в каждом доме во всём мире. Он отправляет информацию в разные уголки мира и сам принимает информацию». Они закричат:
— Это невероятно! И как он работает?
— От него идёт кабель в стену.
— И что же там происходит?
— Я, честно говоря, не знаю. Мне пытались это объяснить множество раз. Но я так и не понял. По сути, в стене живёт существо, и оно меняет картинки на экране…
— Вероника Франко, вы обвиняетесь в колдовстве! Вы сознаетесь в содеянном и полагаетесь на милость Господню или выслушаете мой приговор.
— Я сознаюсь, ваша светлость.
— Это Богоугодный поступок. Говорите.
— Я сознаюсь, что любила человека, который не мог жениться на мне, потому, что у меня не было приданого. Я сознаюсь, что у меня была мать, которая научила меня другому образу жизни. Которому я противилась сначала, но потом приняла. Я сознаюсь, что стала куртизанкой. Что наслаждалась своей властью, доставляя удовольствие многим мужчинам, которые не принадлежали мне.
— Ваша милость, она не говорит о покаянии.
— Сознаюсь, что стала свободной шлюхой, а не покорной женой. Сознаюсь, что получала больше экстаза в страсти, чем в молитве. Такая страсть сама по себе молитва. Я сознаюсь... сознаюсь, что молила о том, чтобы снова почувствовать губы своего возлюбленного, объятия его рук, его ласку.
— Вероника, прекрати! Спасай свою жизнь, пожалуйста.
— Я уступила своей любви, я не откажусь от неё. И я сознаюсь, что очень хочу снова загораться и пылать. Наши мечты уносят нас далеко от этого места... и мы больше не принадлежит сами себе. Я знаю, что всегда... всегда он будет принадлежать мне.
— Ваша милость, надо ли слушать её? Она может всех нас околдовать.
— Если бы я не выбрала этот путь, прожила жизнь по-другому, покорной женой своего мужа, моя душа не испытала бы счастья любви и страсти. Сознаюсь, что эти долгие дни и ночи были бы худшим злом, чем вы могли причинить мне.
— Закончили?
— Нет, ваша милость. Вы все, кто сидит здесь, кто истосковался по тому, что я могу дать и не может противостоять силе женщины, тому, что лучше всего удалось создать Господу, то есть нас. Наши желания, потребность любить, которое вы называете грехом, ересью и бесчестьем...
— Довольно! В последний раз, пока не произнесут приговор — вы раскаиваетесь?
— Я раскаиваюсь, что у меня не было иного выбора. Я не раскаиваюсь в своей жизни.
— Мы похожи на Ахиллеса, который пытается догнать черепаху, отстав от нее на двадцать лет. Путь в двадцать лет мы проделываем за пять, но за это время черепаха уползает вперед еще на пять лет, эти пять лет мы пробегаем за год и так далее.
— Так нам придется без конца за ней гонятся...
— Пока ничего другого нам не остается, но когда-нибудь мы ее догоним и перегоним!
— А нельзя ли сразу стать пусть маленькой, но черепашкой?
... сумасшествие — это неспособность передать другим своё восприятие. Как будто ты в чужой стране — всё видишь, понимаешь, что вокруг тебя происходит, но не в состоянии объясниться и получить помощь, поскольку не понимаешь языка, на котором там говорят.
— Всем нам приходилось чувствовать такое.
— Просто все мы в той или иной мере сумасшедшие.
Cлайд с цитатой