Как завидна их судьба!
К северу от суетного мира
Вишни зацвели в горах.
Ангелы шмонались по пустым аллеям
парка. Мы топтались тупо у пруда.
Молоды мы были. А теперь стареем.
И подумать только, это навсегда.
Был бы я умнее, что ли, выше ростом,
умудренней горьким опытом мудак,
я сказал бы что-то вроде: «Постум, Постум...»,
как сказал однажды Квинт Гораций Флакк.
Но совсем не страшно. Только очень грустно.
Друг мой, дай мне руку. Загляни в глаза,
ты увидишь, в мире холодно и пусто.
Мы умрём с тобою через три часа.
В парке, где мы бродим. Умирают розы.
Жалко, что бессмертья не раскрыт секрет.
И дождинки капают, как чужие слёзы.
Я из роз увядших соберу букет...
Все поблекло... Только астры
Серебристые остались, -
Под холодным синим небом
Замечтались...
— Скажи, дядя Фриц, почему у тебя на столе стоят белые хризантемы? Ведь это цветы для похорон.
— Сам не знаю. Как только я увидел их, сразу понял, что непременно куплю. Они такие красивые, такие спокойные, такие белые — как снег за окном. И о многом напоминают. Ведь я прожил долгую и богатую жизнь — да-да, богатую, не смотря на страдания, — внутренне богатую и прекрасную.
— Пан Райнер, кому первому пришла в голову мысль дарить цветы?
— Кому-то непрактичному.
Как лепестки весеннего цветка
В глуши лесов таинственно тенистой,
Дрожать, при первой ласке ветерка,
Улыбкою загадочно душистой...
И на своём качаяся стебле,
В лазурь небес несут благоуханье...
И повторяют радостно земле
Любви и счастия горячие желанья...
Невозможно остановиться! Словно сон, который снится уже много лет, я мучаю тебя, и ты источаешь запах боли. Чем сильнее истязаю, тем явственней этот аромат, словно от только что распустившегося цветка. Чем дольше вдыхаю, тем больше хочу погрузиться в тебя.