Лучшее всегда достается лучшим. Кесарю – кесарево, а богу – богово. На что у тебя внутренних ресурсов хватит, то ты и получишь. И если ты дебил, то ты никак по правам своим, по голосу, по всему не можешь быть равен достойному человеку. У стада, у стаи – один вожак. Не каждая овца куда хочет, туда и бредет. Даже у таких тупых животных, как коровы, есть вожак. Тот, кто способен на себя ответственность за ситуацию принять, тому и корона. Думаешь, мы с тобой равны? Нет. Ну или... гипотетически. До первой кочки. А как только в воздух подкинет, тот, кто на себя решение проблемы возьмет, тому и корона.
Внезапное руководство по работе с людьми: Бавария
Cлайд с цитатойПрежде чем мир изучать, его упорядочить надо. А если просто так по впадинам лазать, пока у тебя над головой черти что происходит, это не наука, это трусость. Побег от реальности.
Вода лежала тяжелая, серая,
мертвоватая такая вода.
И дело не в ней, Герберт, дело в нас.
Мы слишком ждем проявлений мира, забыв, что миру нечего проявлять. Это просто пустые белые стены в темной комнате. И только ты или я, мы – источник света решает, чему скакать по этим выбеленным пространствам, а чему – не быть.
Вода будет серой и грязной до тех пор, пока мы не дадим ей жизнь, брат.
Ну, может, не так буквально, как фараоны с их ритуалами плодородия,
но пока мы не дадим ей жизнь.
Но все люди не до конца понимают, что выбирают.
Еще точнее – никто никогда не понимает до конца, что выбирает.
Все просто делают выбор – ежесекундно. И ежесекундно нужно выбирать правильно.
И ты либо встаешь за свой выбор, либо отсасываешь.
Тоже мне – сказка про прутья. Ну и что, что десять хворостин не переломить, как одну? Их можно перепилить. Построил себе лесопильню и хоть упились – хоть сотни хворостин за раз. Это временная мера. Если мы говорим о твердости, а тут такая твердость нужна, так будь тем, что не сломать, ни перепилить. Будь бриллиантом. При чем здесь одна хворостина или десять?
Я историю расскажу. Притчу. О Ханселе. Вот Хансель, вот тринадцатый век, когда прусов орден крестил. Хансель очень любит орден, очень любит Христа, меня – ландмайстера своего очень любит. Я даю ему людей и отправляю отстроить мне на соединении двух рек крепость. Это очень важное место, прибыльное, можно хорошее богатство поднять на одной переправе только. Проходит время. Я не могу каждый день с Ханселем созваниваться. Допустим переправа эта очень далеко в языческих землях. Там не только крепость отстроить нужно, там всю инфраструктуру продумать надо, налогообложение, пошлины – вот это всё. Еще и прусы дикие нападают, их тоже надо усмирять. И ничего тут во времени не отодвинешь, ты не скажешь диким прусам, что прут резать тебя – подождите, я тут сейчас с пошлинами разберусь, потом повоюем. Торговцам ты тоже не скажешь – эй, вы тут пока заморозьтесь, я с прусами разберусь, и до вас руки дойдут. Проходит пять лет, я, наконец, добираюсь до Ханселя. Что я вижу? Четыре дохлые свиньи, сопливых теток и чахлый частокольчик. Почему? А потому что у Ханселя всё – фюрер, всё – мы. Мы – орден, мы – фюрер, но не я, Хансель, сделаю. Потому что он научиться хотел. А его что-то и не научили – как это крепости строить, налоги организовывать, людей собирать, он же в орден учиться пришел, а его не научили. Предложений от меня товарищи ждут? Вы когда об организации шестидесяти миллионов говорите, не о фюрере думать надо и не о партии, и не о том, что вас когда-нибудь фея крестная научит. Своей башкой думать надо. И если мне кто из вас говорить будет: нам с тобой, Франц, так там планы должны быть или хотя бы зачатки планов, а не энтузиазм пусть твердый, но голый. Не «мы с тобой, а теперь ну-ка давай, я жду от тебя предложений». Вот такое у меня предложение – это первый шаг. Потому что если я буду что-то строить, то не таких людях, не на Ханселях. Ясно?
Но они же пугаются! Они – люди – даже когда ты им четко готов задать алгоритм, тебе им еще надо сопельки вытереть – у тебя получится, ты сможешь, давай! А то они валятся на спину трупами сусликов – «ыыы, я не могу, жена, дети, призрак еврейской прабабушки. Вдруг я облажаюсь, и все скажут, что я дебил, нет я не смогу никогда». И не могут! Потому что ленятся, суки, усилие над собой сделать и смочь.
Создать свое государство тамплиеры и не мечтали. Для них это была изначально невозможная цель. Тевтонцы доказали, что это не так. Но даже если бы им ничего не удалось, всё, что делал Герхард, не ушло зря. Я за то, чтоб браться за красоту. Неважно, дойду я до финиша или сдохну по дороге. Я получу то, что заслужу. Но невозможно браться за то, не знаю что, тогда, не знаю когда, и там, не знаю где, сколько бы энтузиазма у вас ни было.
Нам всем нравится мир, где существа достаточно развиты для того, чтоб строгая социальная иерархия ощущалась, как равноправие. Мы все хотим мира, где ты искренне можешь уважать соседа своего, потому что сосед этого достоин. Он не претендует пустым говном на твое уважение, когда даже кола не заслуживает, а он способен на тепло, тепла не боится и открыт тебе, как ты открыт ему. Мы все хотим мира, населенного достойными существами. Только я в упор не могу увидеть, как деление по национальному признаку способно к такому привести. И если вы мне позволите, я считаю, что время, когда ты устанавливал законы лишь для своего королевства, осталось далеко в прошлом. Даже в тринадцатом веке это было уже не так. Сегодня, когда у нас есть трансатлантическая телефонная связь, самолеты, радио, кинематограф, ты должен устанавливать моральные законы для человечества в целом. Фюрер активно работает с Японией. Японцы тоже националисты. Они тоже убеждены, что высшая раса должна быть ростом не более метра шестидесяти, лунолика, узкоглаза и черна волосами, что уголь. Черные говорят: ты очень хорош для белого. Все – нацисты и расисты. Все – каждое человеческое существо, потому что каждый кулик будет орать, что его болото – единственно не болото. Если ты хочешь быть над этим всем, ты должен от них отличаться. Они должны мерить себя по тебе, они не будут этого делать, если ты такой же кулик, который так же истерично нахваливает свое болото.
ФРАНЦ: Я не жалею. Я и запятой назад не…
АМАЛИЯ: Вот и зря. Значит, будешь жалеть позже. Чем позже, Франц, жалеют, тем меньше можно изменить.