Такое ощущение, что во всех предсказаниях конца света — надежда. Вдруг все же закончится, вроде пора уже, сколько можно? Надежда и страх. Заканчивайся уже, только скажи мне, что будет со мной, когда ты закончишься. В этот момент встают в полный рост разношерстные верования и религии, обещая испуганному человеку: «Ты будешь, ты продолжишься, ты не исчезнешь!». И люди хватаются за это обещание как за спасательный круг.
Слово, которого нет
Cлайд с цитатойСлово — это высшая форма сознания человека. Мы осмысливаем весь мир посредством слов, формулируя для самих себя не только мысли, но даже чувства. И если нам не хватает умения сказать себе что-то — мы перестаем понимать собственное Я.
Жить с этой женщиной... Как объяснить это состояние? Оно похоже на эфемерное чувство, когда в мире безжалостно лютует вечная зима, а ты сидишь возле жаркого камина и смотришь в огонь, слушаешь его уютное потрескивание и... счастлив.
Когда любая из возможных таблеток-смыслов на рынке судеб оказывается тебе впору, вопрос о смысле жизни снова отпадает. Но когда ты не находишь иллюзии под стать себе, он становится основным. И даже не потому, что тебе важно, чтобы была где-то там, за горизонтом событий, какая-то конечная цель. Нет, чтобы знать, как именно жить сейчас. Как делать выбор каждого дня. На что опираться в нем. Если я иду к Богу, я буду молиться сейчас, если я здесь ради красивой жизни, мне надо искать на нее средства, если родился ради самоотдачи, я найду возможность. А если я не знаю? Что мне делать? Что мне делать сегодня? Это великое распутье тысяч дорог.
Отсутствие перемен страшно не скукой, превращающей мух пустяковых обид, этих обитателей любой судьбы, в слонов многолетних страданий. Оно страшно отсутствием опыта, созидающим стариков с интеллектом подростка. Потому что любые перемены, хорошие ли, плохие ли, — лишь неизбежные ступени к обретаемой мудрости. Потому что не так страшно терять любовь и счастье, как наблюдать смерть собственной души, становящейся безжизненным слепком с переживаний прошлого. В личном мире, лишенном самой сути жизни — движения.
Она фыркает и хихикает, падая в подушки. На стене беззвучно поет гитара, рисунки на стенах оживают в наших глазах, она утыкается лицом мне в грудь, а я лежу и думаю, что рай, наверное, должен быть сделан из таких маленьких комнат, в которых живут своей жизнью маленькие, счастливые люди. Такие, как мы. И, пожалуй, это был бы обычный день, один из, ничем не примечательный. Если бы не одно но: мы лежим в залитой солнечным светом комнате, когда за окнами — ночь.
Из груди поднимается что-то трагичное, но светлое, обреченное, но прекрасное. Я понимаю, что, как и отца, люблю этот мир, люблю до сжавшегося сердца, до сбившегося вздоха восхищения, люблю неописуемо, невыразимо. Люблю и ненавижу. И от этого задыхаюсь. От восторга и боли, от счастья и тоски, от того, что никогда не найду слов, способных вместить в себя обычную жизнь во всей ее огромной и великой простоте.
Я раскинул руки, чтобы обнять этот прекрасный, совершенный, трагичный, болезненный, божественный, живой, настоящий мир — и взлетел. А сероглазая женщина, моя повзрослевшая школьная растрепанная синица, стояла рядом и молча смотрела. Нет, я не любил ее. Я не любил никого. Не хватало времени, сил, воздуха — вместить сущее, немилосердно разрывающее душу. Как мал человек, но как огромен замысел. Лены, Светы, Даши, Маши, руки, плечи, губы, прикосновения, поцелуи, нежность, секс — все это становилось вторичным на фоне великого механизма созидания в тесных для него застенках человеческой плоти. Стихи проходили насквозь, музыка замыкалась в бесконечность, бездна человеческих глаз ждала в зале, а сцена стонала от падающего на нее неба. И над этим беспокойным морем декораций парил я, парили мы — я и огромный великий мир.
Я расстегивал все пуговицы, она прижималась к моей груди, и я говорил: «Давай жить в пальто. Давай греть друг друга словами. Почему словами? Потому что слова — это не больше, чем наше дыхание. А в нашем дыхании чуть больше, чем в словах». Так и смеялась она на моей груди. И не нужны мне были иные стены, и не существовало для нас иного приюта. Ведь что такое любовь? Это наше общее пальто на двоих, под которым тепло, под которым мы дома.
Я смотрю в окно, я вижу людей. Я вижу, как по улицам проплывают такие разные удивительные миры, сталкиваясь между собой возведенными ими же стенами. Я знаю, что каждый из них по-своему прав. Но в своей правоте, в своей непоколебимой истине, они утратили умение слышать и понимать других.