Иногда кажется, что быть другим, быть исключительным, быть избранным — это счастье. Но только человек, которому выпала странная затейливая судьба — родиться зрячим в мире слепых — разбил все зеркала, взял осколок и сам вырезал себе глаза. Чтобы стать, как все.
Слово, которого нет
Cлайд с цитатойЯ понял, что слово — это форма чувства. Той любви, которая живет в нас, не нуждаясь в опоре. Той самой любви, у которой тысячи лиц. А в лице плачущего друга, скорбящего о своей потере, лишь проступило одно из них. И искать это переживание нужно не в ответном чувстве к себе, потому что важно, на самом деле, не «любят ли тебя», а «любишь ли ты». Потому что если ты находишь в самом себе любовь, не требующую ничего: ни счастья, ни ответа, ни жертв, ни побед, самодостаточную, молчаливую, огромную, созидающую весь мир необъятным лицом своей возлюбленной, то и слова ты найдешь. Или они найдут тебя.
А потом в какой-то момент все рушится, и я ловлю себя на том, что ищу только одно — смысл жизни. Он ведь нужен. Иногда он просто необходим. Нет, если тебе изначально, еще с детства вложили правильную инструкцию, грамотное расписание судьбы — окончить школу, окончить институт, создать семью, устроиться на работу, дожить до пенсии, завещать будущее внукам, то вопрос о смысле только мешает, угнетает, расстраивает, выбивая из привычной и проторенной колеи. Тогда смысл этот — враг. Как враг любая неожиданность, меняющая размеренный план.
Тяжело на душе. Темно, тяжело и горько. Чтобы как-то отвлечься, открываю книжку, включаю ноутбук, радио, телевизор, что угодно. А там слова. Такие красивые слова о любви. «Они шли босиком по траве, взявшись за руки». И мне так сильно, так яростно хочется вырвать из этих слов душу, мысль, смысл и воткнуть, вшить в собственную жизнь.
Я нестерпимо, до ожогов души — живу. И вижу высшее проявление бытия в великом контрасте. В единении уродства и красоты, любви и боли, зла и добра, жизни и смерти, рождения и энтропии, тьмы и света, экстаза и агонии. В их слипшемся единстве, в их отчаянном соитии до исступления, до самоотдачи, до самозабвения. Каждую секунду я чувствую беспредельную боль и безграничное счастье. Пик бездны. А человек... Я хочу, чтобы он видел то, что вижу я. Я хочу, чтобы он чувствовал мои злые дары. Я хочу, чтобы все было — здесь и сейчас. Я хочу, вожделею, алчу, жаждую. Это, черт побери, просто сексуально. Ты видел, как бесконечно прекрасно, невыносимо жадно смерть целует жизнь? Как тесно обвивают зачатки распада любое созидание? И здесь твоя гениальность становится моим безумием. Но так и должно быть, отец, по образу и подобию. Так и должно быть.
Любить бога было легко, как легко любить идеал. Жертвенность казалось красивой и радовала возможностью любоваться собой, а отказ от реальности был удобен и не требовал никаких действий и решений. Но любовь есть любовь, и однажды ее чувство потребовало большего. Оно потребовало рук, способных прикасаться и сжимать в объятиях, оно потребовало губ, умеющих целовать, оно пришло к простому выводу бытия: к ценности ношеной блеклой рубашки, под которой изгиб груди прячет дыхание и сердцебиение настоящего, живого, осязаемого человека. Человека, который был ее богом.
Каждый хочет быть не таким как все, выделяться в толпе, в достижениях, хотя бы в фантазиях. Каждый в тайне мечтает открыть в себе чуть больше, чем есть на самом деле. Каждый легко может приукрасить свою жизнь и найти оправдания любым своим делам. Реалии жизни, в которой лишь маленькая часть — поступки, а все остальное — демагогия, красивые россказни душевной бедности, украденной картинки, под которой провал пустоты. Все мы умеем быть настоящими героями на словах, оставаясь в жизни просто людьми. И иногда кажется, что быть другим, быть исключительным, быть избранным — это счастье. Но только человек, которому выпала странная затейливая судьба — родиться зрячим в мире слепых — разбил все зеркала, взял осколок и сам вырезал себе глаза. Чтобы стать, как все.
Теплая рука матери на щеке становится для меня доказательством того, что Бога нет. Потому что эта рука, вместе с ее щедрой лаской, со взрослой шершавостью, с запахом мыла и кожи, принадлежит только мне. Чувствовать ее могу я один, и ни один творец, даже самый гениальный, не смог бы придумать ее такой, какой я знаю эту руку сейчас. Есть то, что нельзя замыслить, невозможно предугадать, можно только прожить.