Зинаида Николаевна Гиппиус

…я думаю, что в настоящей «влюбленности» есть ещё тот плюс, что она вполне возможна невзаимной, просто только тот, кто не любит – ничего не получает, беднее; кто любит – получает много. Конечно, лучше, чтобы оба получали много, это ясно; и ещё лучше, чтобы два «много» сливались, образуя одну «громадность» (при взаимности); я говорю только, что возможна и прекрасна и невзаимность.

Мы, — робкие, — во власти всех мгновений.

Мы, — гордые, — рабы самих себя.

Мы веруем, — стыдясь своих прозрений,

И любим мы, — как будто не любя.

Мы, — скромные, — бесстыдно молчаливы.

Мы в радости боимся быть смешны, —

И жалобно всегда самолюбивы,

И низменно всегда разделены!

Странно, что я так… робка во всех движениях. Точно внешние путы на мне всегда. Мне стоит величайших усилий воли то, что я считаю нужным, праведным и чего сама хочу. Это даже не робость. Это – какая-то тяжесть, узы тела, на теле; какое-то мировое, вековое, унаследованное отстранение себя от тела, оцепенелость тела, себя от тела, несвобода движений.

Великие мне были искушенья.

Я головы пред ними не склонил.

Но есть соблазн... соблазн уединенья...

Его доныне я не победил.

«Хоть я безлика, а всё ж обидно:

Я обокрала — мудреца.

Жирна добыча, да в жире ль дело!

Я с мудрецом сошлась на грех.

Едва я мудрость стащить успела, —

Он тотчас стал счастливей всех!

Смеется, пляшет... Ну, словом, худо.

Назад давала — не берет.

«Спасибо, ладно! И вон отсюда!»

Пришлось уйти... Ещё убьет!

Конца не вижу я испытанью.

Мешок тяжел, битком набит!

Куда деваться мне с этой дрянью?

Хотела выпустить — сидит».

Чертовки взвыли: наворожила!

Не людям быть счастливей нас!

Вот угодила, хоть и без рыла!

Тащи назад! Тащи сейчас!

«Несите сами! Я понесла бы,

Да если люди не берут!»

Жестокость – не крепость, а полуслабость. Жестокой быть легче, чем твердой и мудрой.

Был человек. И умер для меня.

И, знаю, вспоминать о нем не надо.

Концу всегда, как смерти, сердце радо,

Концу земной любви — закату дня.

Уснувшего я берегу покой.

Да будет легкою земля забвенья!

Распались тихо старой цепи звенья...

Но злая жизнь меня свела — с тобой.

Когда бываем мы наедине —

Тот, мертвый, третий — вечно между нами.

Твоими на меня глядит очами

И думает тобою — обо мне.

Досадно мне, и больно, и обидно —

Но я, увы, не вы, а вы — не я...

Довольно! Чем богата, тем и рада.

Мне даже нравится мой странный слог.

И будет, верю, за труды награда:

Ответная чета блестящих строк.

... И эта мёртвая, и эта чёрная,

И эта страшная — моя душа!

Мы судим, говорим порою так прекрасно,

И мнится — силы нам великие даны.

Мы проповедуем, собой упоены,

И всех зовем к себе решительно и властно.

Увы нам: мы идем дорогою опасной.

Пред скорбию чужой молчать обречены, —

Мы так беспомощны, так жалки и смешны,

Когда помочь другим пытаемся напрасно.