Зинаида Николаевна Гиппиус

Мне страшно, что страха в душе моей нет.

Грех только один – самоумаление. Вижу, как гибнут от него те, кто могли бы не только себя спасти, но и других. И вянут, вянут бедные цветы… Как им сказать? Как им помочь? Ведь и я не сильна, пока одна.

Вера неотделима от любви. Да пусть. Поверю, а действовать стану по знанию, а не по вере.

Идя тогда домой из редакции, я думала: вот человек, с которым я обречена на вечные оплошности, потому что если у него и было что-нибудь ко мне – то… он только лежал у моих «ног». Выше моих ног его нежность не подымалась. Голова моя ему не нужна, сердце – непонятно, а ноги казались достойными восхищения. Вот и всё.

Страшна пустыня дождевая...

Охолодев, во тьме, во сне,

Скользит душа, ослабевая,

К своей последней тишине.

Где мука мудрых, радость рая?

Одна пустыня дождевая,

Дневная ночь, ночные дни...

Живу без жизни, не страдая,

Сквозь сон всё реже вспоминая

В тени угасшие огни.

Господь, Господь мой, Солнце, где Ты?

Душе плененной помоги!

Прорви туманные наветы,

О, просияй! Коснись! Сожги...

У каждого свои волшебные слова.

Они как будто ничего не значат,

Но вспомнятся, скользнут, мелькнут едва,

И сердце засмеется и заплачет.

Заклинаем люд рабочий,

Трудовой и всякий прочий,

До последних дней:

Будьте нас умней!

Мы с тобою так странно близки,

И каждый из нас одинок.

Тяжкие мысли – мысли сухие,

Мысли без воли – нецарственный путь.

Я в тесной келье — в этом мире

И келья тесная низка.

А в четырех углах — четыре

Неутомимых паука.

Они ловки, жирны и грязны,

И все плетут, плетут, плетут...

И страшен их однообразный

Непрерывающийся труд.

Они четыре паутины

В одну, огромную, сплели.

Гляжу — шевелятся их спины

В зловонно-сумрачной пыли.

Мои глаза — под паутиной.

Она сера, мягка, липка.

И рады радостью звериной

Четыре толстых паука.