Мы с тобою так странно близки,
И каждый из нас одинок.
Мы с тобою так странно близки,
И каждый из нас одинок.
Мое одиночество — бездонное, безгранное;
Но такое душное; такое тесное;
Приползло ко мне чудовище, ласковое, странное,
Мне в глаза глядит и что-то думает — неизвестное.
Всё зовет меня куда-то и сулит спасение — неизвестное;
И душа во мне горит... ему принадлежу отныне я;
Мы думаем, что новый храм построим
Для новой, нам обещанной, земли...
Но каждый дорожит своим покоем
И одиночеством в своей щели.
Я снова на набережной. Моё море. Я знаю, что его считают своим тысячи, если не миллионы. Но оно никому не принадлежит. Дарит такую иллюзию, чтобы нам стало легче, чтобы мы не чувствовали себя одинокими.
Почему бы человеку и не поговорить самому с собой на исходе трудового дня, стоя в полном одиночестве над плещущими волнами? Нет более понимающего собеседника, чем ты сам.
Время от времени одиночество необходимо, но я не забываю, что сказал Стендаль: «Одиночество дает всё, кроме характера». И я не путаю вечерок в одиночестве, за чашкой чая и с хорошими пластинками, с настоящим одиночеством. Тем, которое всем знакомо, от которого не уйти и которое отнюдь не роскошь. Мы рождаемся одни и умираем одни. А в промежутке пытаемся быть не слишком одинокими. Я глубоко убеждена, что все мы в душе одиноки и от этого глубоко несчастны.
Можно годами работать в одиночестве, лишь так на самом деле и можно работать, но рано или поздно возникает потребность показать свои творения миру, не столько затем, чтобы узнать его суждение, сколько чтобы успокоить самого себя и увериться в реальности собственного творчества, если не существования; в гуще общественных животных отдельная личность есть не что иное, как эфемерная фикция.
Болетта удержала её:
— Ты крестилась. Я видела.
Пра отдёрнула руку:
— Перекрестилась, и что? Старая ведьма осеняет себя крестом! Это так важно?
Старуха снова перекрестилась.
— Бесед мы с ним давно не ведём. Но изредка я нет-нет, да и подам ему знак рукой. Чтобы он не чувствовал себя одиноко.