Описать бы небо над домами -
полусонное небытие -
самыми прекрасными словами...
Горькое спокойствие свое.
Посмотри — нешуточное дело,
пустота какая над тобой -
облака снуют осиротело,
синий воздух бледно-голубой.
Описать бы небо над домами -
полусонное небытие -
самыми прекрасными словами...
Горькое спокойствие свое.
Посмотри — нешуточное дело,
пустота какая над тобой -
облака снуют осиротело,
синий воздух бледно-голубой.
Над аптекой красная эмблема,
над домами льется звездный свет...
Знаю, что невыгодная тема,
но другой не хочется и нет.
Теплые уснули горожане,
все дневные кончены дела -
звездный свет летит над гаражами,
улица пустынная светла.
Не выяснять, глупа ли честность,
пытаться жить, пытаться жить;
все остальное — неизвестность
и даже тайна, может быть.
Смотри, влюбленные плетутся
по парку в середине дня...
Ты даже вправе усмехнуться -
мол, это точно без меня...
Почти забыть свои волненья
и видеть радужные сны, -
сходя с ума от вдохновенья
за две недели до весны.
Впрочем, вот — стоит перед глазами -
мой приятель с прозой и стихами,
спрятанными в драповом пальто,
друг, поэт, товарищ по ЛИТО.
Он разденется и прочитает
новые (скучнейшие стихи)...
Выслушает все, пообещает
не писать подобной чепухи,
заменить какой-то там эпитет.
И ему советуют: дерзай...
Он дерзнет. И ничего не выйдет,
ясно, что не выйдет, но... пускай.
За май-июнь так мало написалось.
И новая тетрадь лежит чиста.
Душа! что сделать, чтоб не опасалась
ты больше ни молчанья, ни листа
раскрытого...
К чему же лишать пищи свой ум? Это узкий аскетизм... мне грустно видеть, что вы в нем упорствуете, Мэгги. Поэзия, искусство и знание чисты и святы.
... Не пишется проза, не пишется,
И, словно забытые сны,
Все рифмы какие-то слышатся,
Оттуда, из нашей войны.
Прожектор, по памяти шарящий,
Как будто мне хочет помочь -
Рифмует «товарищ» с «пожарищем»
Всю эту бессонную ночь.
Знаешь, у тех, кто пишет, или в страстях томится,
Температура выше средней по всей больнице.
Крайне легко, наполняясь сладостью модуляций,
приобрести способность самовоспламеняться.
Я воду пил, как жизнь, лет до шести
И жил судьбой крестьянского ребенка.
Отсюда мне и видится простор
Особой поэтичности, что ныне
Сумел воспеть с тех незабвенных пор,
Как самые заветные святыни.
Здесь каждый миг уже раздет до зоркости,
Здесь разжигают тысячи костров.
Здесь даже кровь на пальцах — бутафорская.
Но это наша, слышишь, наша кровь!