Спасение... Проклятие... И то, и другое бывает только после смерти.
Говорят, что умирать хорошо, спасая жизнь другому.
Спасение... Проклятие... И то, и другое бывает только после смерти.
— Сато убьёт множество людей!
— Тогда почему ты всё ещё в Японии?
— А?
— Люди каждый день где-то умирают. Из-за войн или голода. Почему не пытаешься их спасти?
Прежде, чем отправить его на смерть, я должен его вылечить. Это только мне кажется странным?
Он настолько смирился с неизбежной скорой смертью, что мысль о возможном спасении показалась почти мучительной.
Я смахиваю бокал со стола и несусь прочь, прочь – куда? – к людям, к людям, к свету, к свету, – только прочь отсюда; затравленный ноябрьским ужасом, этой туманной могилой безысходности, несусь туда, где свет, шум, люди, где громко звучит музыка и раздается смех, и я пью и пью, пока хмель своими мягкими топориками не сваливает меня с ног…
Смерть пришла за мамой неожиданно, быстрее, чем она могла ожидать. Теперь я всегда жду, что она придет и за мной, быстро, из ниоткуда. Когда пришли всадники, я была готова, отец, я не боялась. К тому же, я верила, что ты придешь за мной. И я была права.
Когда читаешь эпитафии, возникает ощущение, будто бы спасти мир можно, только воскресив мертвых и похоронив живых.
В мае 1944 года, ночью,
Я видел умирающего солдата.
Он лежал на деревянной полке
Ещё живой
И мучился от лихорадки.
Объятый пламенем бледной памяти,
Он всё плакал по матери, сестре, возлюбленной.
Между ним и мной
Лежала непреодолимая граница.
Было видно, как он корчится
В тени блеклого света,
В колышущихся огнях дня и ночи.
Госпитальное судно плыло в Восточно-Китайском море.
Он умирал,
Проклиная войну,
Отвергая гонорар, обещанный нам всеми богами,
Отвергал, чтобы умереть навеки.
(Человечность-человечность…
Этот прекрасный солдат
Уже не воскреснет.)
А где-то в далекой стране
Его святая смерть
Теперь сокрыта в книге с золотой каймой
Над книгой низкий голос и
Мягкая женская рука.